Книга Шпионы и все остальные - Данил Корецкий

– А ведь когда-то это был писк моды…

Лев Николаевич еще раз взвесил в руке видеокамеру, будто сомневался – отдавать или нет.

– Настоящий «Самсунг», кассеты с восьмимиллиметровой пленкой, двадцатидвухкратный «зум». Пацаны еще называли его «сам-суй». Помнишь?

– Не помню. Я за модой никогда не гонялся. И денег на такие штучки у меня никогда не было, – ответил Леший не очень вежливо. На нем полный «залазный» комплект бывшего спецподразделения «Тоннель» – герметичный непромокаемый комбез, короткие сапожки, газоанализатор, сканер пустот, на боку двадцатизарядный «стечкин», на голове камуфляжная каска с амортизатором, смягчающим удары.

Его группа экипирована точно так же и полностью готова к спуску, ждет команды. Опытный Рудин скрывает предстартовый мандраж, Коля Тамбовцев на нервной почве то и дело зевает и подозрительно косится на темный провал коллектора. «У нас еще до старта четырнадцать минут…» Лирические отступления в такие минуты совсем ни к чему.

– А я вот хорошо помню, да… – продолжал Лев Николаевич. – Мне до сих пор нравятся «кассетники». Честная техника. Ничего не подправишь, не приукрасишь, не соврешь. А соврешь – это тут же вылезет. Сейчас такой аппарат трудно найти. А вот «цифру» я не люблю…

Он протянул камеру Лешему, глянул как-то по-особенному: испытующе, подозрительно – будто взглядом прожег тело и заглянул в душу.

– Держи. Точно такой «Самсунг» я отдал твоим дружкам. И, как говорится, с концами. Надеюсь, с этим экземпляром все будет по-другому.

Леший взял камеру, тоже взвесил в руке, – можно было подумать, он разобьет ее о голову Льва Николаевича. Нет, не разбил. Небрежно сунул в рюкзак.

– Там люди погибли. А на камеру твою мне насрать.

Он обернулся к своим.

– Пошли, хлопцы, времени нет.

Рудин и Тамбовцев послушно двинулись в сторону коллектора.

– Может, погибли, а может, и не факт, – спокойно проговорил им в спину Лев Николаевич.

Леший повернулся:

– Что?!

Лев Николаевич скорбно кивнул:

– Мы вот недавно сигнал с их рации поймали. Уверенный сигнал, ни с каким другим не перепутаешь. Так что, вполне возможно, люди твои живы-здоровы, тебя дожидаются. А ты тут волну гонишь…

И снова тот же прожигающий взгляд.

Леший постучал себя пальцем по лбу, точнее, по срезу каски.

– На третьем горизонте больше четырех дней никто не выдержит! Не п…ди, если не знаешь!

Брови насуплены, желваки перекатываются на скулах. Леший разозлен. Лучше бы Льву Николаевичу распрощаться с ним побыстрей, не испытывать судьбу. Но он как будто ничего не замечает.

– Слушай, Алексей, я человек конкретный. И недоверчивый. Когда за меня на юбилее хвалебные тосты поднимают, я не верю, наоборот, думаю: чего они от меня хотят со своими подходцами? Я только фактам верю. А сигнал с рации – это факт.

– И что?

– Не знаю, – честно сказал Лев Николаевич. – Я раньше одно предположил, потом проработал вопрос – вроде не стыкуется. Поэтому просто сообщаю тебе этот факт.

Лев Николаевич раздвинул губы в улыбке:

– П…жу себе потихоньку, как ты только что метко выразился. Ты там внизу зафиксируй их… Ну, то, что осталось… А мы тебя ждать будем. И здесь, и на Сивцевом, и по всей Москве. Да что Москва – по всему миру!

Леший ничего на это не ответил. Ровненько прошел по балке, перекинутой через провал в грунте, на пятках спустился в промоину и исчез в темноте. Рудин и Ринго, увешанные снаряжением, потянулись за ним. В синеватом свете фонарей они похожи на первых космонавтов на Луне.

– Да убери, б…дь, свой прожектор! – крикнул на прощанье Тамбовцев.

– Звоните почаще, не забывайте! – почти весело ответил Лев Николаевич.

По его знаку лучи фонарей погасли. И наступила тьма.

На перепаде в полтора метра Ринго упал, отбил копчик и вывалялся в говне. Отлично. Леший даже не выругался и пальцем не тронул этого рас…яя. Но наушники с плеером отобрал. В наушниках жизнерадостно журчал рок-н-ролл. А может, рэп. Леший в этом ни шиша не понимал. Ну как, думал он, как можно спускаться в минус, слушая какую-то х…ню?!

Нет, все нормально. Снаряжение цело – и ладно. Леший настраивал себя на позитив. О да. Если идешь с таким, как Ринго, это просто необходимо. Как наличие «самоспаса», например.

Неглинку прошли.

И «Лечебные грязи», и «Бродвей».

Еще через три перепада откроется прямая дорога на «Бухенвальд».

Леший без всякого глубиномера знает, на каком горизонте находится. По внутренним ощущениям. На минус десяти начинает закладывать уши. Где-то на минус пятидесяти немеют кончики пальцев, приходится растирать их о ладони… В этот раз он почувствовал что-то еще. Будто на какой-то миг из-под ног убрали опору. Короткий-короткий миг, миллисекунда. И звук. Далекий, глубокий, на пределе слышимости, который он услышал скорее животом, чем ушами.

– Ты слышал, Рудь?

– Нет. А что? – Рудин враз напрягся, уставился на него. – Что я должен был слышать?

– Ничего, – сказал Леший. – А ты, Ринго, слышал?

– Что?

– Что, что, – буркнул Леший. – Новую песню Леннона-Маккартни, б…дь.

– А? Какую песню? Я ничего не слышал, Леший. Что случилось?

– Топай, не болтай.

После метрового перепада (прошли без происшествий) – отдых. Температура упала до плюс пяти, дышать почти нечем. Глоток коньяку. На службе он никогда такого не позволял. Почти никогда. Теперь, когда они свободные люди свободной страны – другое дело. Надо отдохнуть, прийти в себя. Оставили включенным один фонарь, надели на него пластиковый стакан, чтобы не слепил глаза, – «диггерский интим».

– Что ты думаешь про этот сигнал, который они поймали? – как бы между прочим поинтересовался Тамбовцев. Видно было, что этот вопрос не давал ему покоя, хотя спросить он решился только сейчас. – Это ведь Палец был? Или все это вранье?

– Вранье, – сказал Леший. – Николаевич на понт берет. Палец мертв, и никакого сигнала быть не могло.

– А зачем ему это? Николаевичу, в смысле? Он умный мужик, в загробную жизнь не верит…

– Боится, что оставим его с носом.

Помолчали. Тамбовцев несколько раз шмыгнул носом. Своим безукоризненно прямым чувствительным носом.

– А кто-то другой мог взять рацию?

«Боится, – подумал Леший. – Это тебе не песенки всякие слушать…»

– Нет.

– Почему?

– Дети в такие места не забираются. А если диггер – он бы не включил чужую рацию.

– Почему не включил?

– Твою мать, Коля. Потому что чужая. Потому что он диггер, а не рокер с дурацкой косичкой. Потому что если он еще раз сунется в это место, его грохнут. Понятно?