Книга Смерть с отсрочкой - Крис Хаслэм

Пес козопаса нашел Сиднея на рассвете. Всю ночь в горах шла стрельба, но при первом луче солнца все стихло. Пастух недоумевал, зачем красным обстреливать необитаемый горный хребет. Он взвалил Сиднея на плечо и понес домой. Дочь видела, как отец выходит из-за кипарисов, окрашенных ранним утренним солнцем в розовый цвет.

— По-моему, умер, — сказал козопас, свалив тело на узенькую кровать. — Рюкзак на нем тяжелый.

Дочь закричала, веля поднять раненого, чтобы он не испачкал покрывало, вытащила из стоявшего рядом расписного комода серую простыню, расстелила.

— В него стреляли, — сказала она. — Принеси с плиты горячей воды.

День и ночь Сидней лежал на берегу между жизнью и смертью, утопая и выплывая из волн прилива. Дочь пастуха промыла рану на плече горячей водой с мылом, наложила припарку из меда, сосновой смолы и тимьяна, влила в сомкнутые губы жидкий чесночный суп, отскребла щеткой кровь, раздела догола, выстирала в ручье одежду, уничтожив голодных вшей, угнездившихся в швах. И пока он лежал в постели ее матери, что-то бормоча в бреду, все гадала, откуда взялся этот бледный юноша. Явно иностранец, а одет как бандит. Тяжеленный рюкзак лежит на полу у кровати нетронутый, под ним прячется безобразный черный пистолет. Нательного креста нет, в карманах никаких бумаг, никаких документов. Дочь козопаса подозревала, что он навлечет беду на их головы. Зарисовала спящего, проведя углем темные круги под глазами. На третий день он поднялся, с трудом вышел из дома, завернутый в одеяло, щурясь на солнце, и напугал ее, коловшую дрова.

— Где мой пистолет? — спросил он по-испански с южным или бандитским акцентом.

— Под кроватью, — сказала она. — Одежду сейчас принесу.

Пока он одевался, она разогрела луковую похлебку, наполнила бурдюк водой из ручья. Он подошел к столу, как бы готовясь уйти.

— Простите, что доставил вам столько хлопот. Меня зовут Сидней Стармен.

Девушка улыбнулась:

— Изарра Ромеро. Есть хочешь?

— Не могу, — сказал Сидней, качнув головой. — Прошлой ночью ушел от своих за водой. Должен вернуться.

Изарра взглянула в лихорадочно блестевшие глаза.

— Ты провел здесь три дня, — объяснила она. — Отец нашел тебя в горах. В ту ночь, когда стреляли.

У него челюсть отвисла.

— Боже мой, — охнул Сидней. — Извините, мне надо идти. — Взгромоздил рюкзак на стол, расплескав похлебку, пошатнулся, пот выступил на верхней губе. — Послушайте, — с облегчением пробормотал он, вдруг обессилев, — возьмите и спрячьте. Это вам. Спасибо. — Вышел в тень кипарисов, оттуда на солнечный свет, зашагал к горам с полным бурдюком на здоровом плече, с пистолетом в руке.

Изарра бросилась за ним, завернув в салфетку буханку хлеба и лепешку козьего сыра.

— Вот, возьми.

— Спасибо, Изабелла, — кивнул он.

— Изарра, — поправила она. — Куда ты?

— Обратно к своим.

— Ты немец?

— Боже упаси! — воскликнул Сидней. — Англичанин. Из Интернациональных бригад. — Он шел быстро, размашистым шагом, Изарре приходилось бежать, поспевая за ним.

— Да ведь они…

— Враги, знаю. Я стою не с той линии фронта. Пожалуйста, никому не рассказывай, что меня видела.

— Неужели скажу? — возмутилась Изарра. — После того, как за тобой ухаживала? Думала, что ты бандит.

Сидней остановился и посмотрел на нее. Накопленные силы разом улетучились.

— Пожалуй, так и есть, — признал он и упал.

Проспал еще тридцать шесть часов, ворочаясь в смертельной лихорадочной хватке. Очнулся в темноте с бившимся в ушах пульсом. У кровати сидела Изарра с четками в руках.

— Что за шум? — прохрипел Сидней.

— Отец выпивает, а он всегда поет, как напьется, — объяснила Изарра.

— Нет, другой. Будто кто-то что-то рубит.

— Это он тебе могилу копает. Говорит, легче выкопать холодной ночью, и мы тебя сразу же похороним, как только умрешь, пока мухи не добрались.

В окно светила убывающая луна, бросая бледный свет на лицо девушки.

— Мне надо идти, — сказал Сидней. — Наш отряд… — Он сел, спустив ноги с кровати.

— Отряд тебя точно считает погибшим, — сказала Изарра. — Останешься здесь.

Вернувшийся отец заявил то же самое.

— Они давно погибли, — сказал он. — В горах в начале недели были солдаты. Записали тебя в мертвецы, inglés.

— Вы не поняли, — настаивал Сидней. — Солдаты были немецкие, из легиона «Кондор», нас искали. Мы прятались в пещере, в старой рудничной шахте высоко в горах. Они могли туда войти, только всех перебив.

— Значит, так и сделали. Можешь считать, тебе повезло.

Сидней покачал головой:

— Не могу. Я обещал воды принести и, значит, принесу.

— Нет, не принесешь. Ты слишком слаб, чтобы подняться в горы, не говоря уж о том, чтобы лазать по скалам.

— Умру, но постараюсь.

Козопас налил себе выпить, тихо рассмеялся:

— Глупый мальчишка. Все красные такие дураки? Пей, только на кровать не пролей. — Он опрокинул свою aguardiente и снова плеснул, уже в два стакана. — Где эта пещера?

Сидней в нерешительности замешкался.

— Зачем вы спрашиваете?

— Думаешь, я тебя выдам? Ты лежишь в моем доме, ешь мою еду, пьешь мою водку и думаешь, будто я тебя выдам? Матерь Божья!

Сидней закрыл глаза.

— Не думаю, сеньор. Пещера высоко над деревьями, выходит на юг, от восточной долины к ней ведет колея серпантином. Это не пещера, а старая шахта. Больше ничего не знаю.

Козопас кивнул:

— Отыщу.

— Слушайте, — сказал Сидней. — Там наш тяжело раненный командир, а с ним еще задержанный. Вас убьют, если вы не представитесь. Скажете, что вас прислал малыш Сид.

— Малыш Сид?

— Вас щедро наградят.

Козопас оглянулся на дочь:

— Он либо слишком умен, либо слишком глуп. Я скорее поверю последнему. Пса оставлю с тобой.

17

То ли от выпивки, то ли под анестезирующим действием кокаина Ленни вовсе не чувствовал боли, приземлившись в кусты рододендронов у стены полицейского участка. Он совершил побег, делая шаг за шагом, реально не веря в возможность удрать, но решительно намереваясь бежать, пока не поймают. Однажды его сунули в полицейский фургон вместе с серийным беглецом по прозвищу Джимми Блоха. Жилистый уроженец Глазго никогда не носил рубах с короткими рукавами, под которыми нельзя спрятать неизменные при его побегах наручники, и во время долгой жаркой поездки от одного участка к другому пространно излагал философию побега, прежде чем смыться на шоссейной станции техобслуживания. Секрет искусства побега, говорил Джимми Блоха, очень прост: беги. Никогда не останавливайся, никогда не сдавайся, никогда — никогда — не думай, что тебя поймают. Попытку выйти из монтальбанского полицейского участка через парадную дверь пресекла охранная система, поэтому Ленни повернул и поднялся по лестнице. В участке было пусто, из оставленных на захламленных конторских столах персональных раций слышались трещавшие сообщения об исчезновении арестованного из кабинки для допросов. Открытое окно в грязной кухоньке выходило на плоскую крышу, откуда он, преисполнившись веры, спрыгнул в рододендроны. Держась в густой тени, прокрался вдоль стены здания, шарахнулся назад от патрульной машины с включенными мигалками, с ревом въехавшей на стоянку. Через мгновение примчалась другая, четверо полицейских вбежали в участок. Ленни дал им пару минут, потом быстро прошел по ярко освещенной площадке, опустив голову у пустой караульни в воротах. На улице в теплых домах шла уютная жизнь, мерцавшие голубые экраны телевизоров напоминали о том, чего у него не имелось. Он направился к темной массивной горе, омытой дождем. Вышел из города, собираясь первым делом избавиться от наручников и раздобыть машину. Позади завывали сирены, полицейские рассерженными осами вылетали из участка, с жужжанием прочесывая каждую улицу Монтальбана. На городской окраине Ленни свернул в разбитую колею, быстро двигаясь в темноте мимо неопрятных домишек слева и покосившегося загона справа. Вслед лаяли собаки, поднимая тревогу в городе среди бродячих стай, присоединявшихся к вою сирен, и законопослушные граждане выглядывали в залитые дождем окна в сырую ночь. Какой-нибудь из этих домишек должен пустовать, хорошо бы, чтобы там нашлись инструменты, с помощью которых можно сбить наручники. Но судьба приготовила более щедрый подарок.