Книга Бомба из прошлого - Джеральд Сеймур

Он, конечно, мог бы улететь из Бирмингема прямиком в Гамбург, но те, кто планировал маршрут, такой вариант запретили. Из Лондона Сак выехал последним, ночным, поездом и потом долго, трясясь от страха, сидел на вокзале в Брюсселе. Огромный зал погрузился в полумрак, и только кое-где оставались островки света, на одном из которых и сосредоточились немногочисленные пассажиры. Сак не совсем понимал, почему ему не разрешили лететь. Освещенный участок представлялся неким оазисом безопасности. В полутемном вагоне с жесткими сиденьями компанию ему составили несколько студентов и парочка старичков.

На рассвете, когда оконные стекла перечеркнули косые ленты дождя, поезд доставил его в Гамбург.

Путь от поезда до выхода в город — по вокзальной платформе, потом по ступенькам на длинный, нависший над рельсами мост, — к серому утру, торговым палаткам и стоянке такси стал худшим этапом всего путешествия. Страх не покидал его ни на минуту, оживая каждый раз при воспоминании о визите на виллу в пригороде Кветты. Ту самую виллу, в саду которой он так неосторожно, так глупо, по-мальчишески, распинался о своей роли в структуре ядерного центра, находящегося в Олдермастоне. Его слушали внимательно и уважительно. Выходя наконец к свету, к широкой площади и уличному шуму, Сак понял, что его свободой распоряжаются теперь другие, те, с кем он познакомился в Кветте, те, что назвали его имя, те, что встали на его пути из школы домой, та молодая женщина — не в традиционной арабской одежде, а в облегающих джинсах, маечке и куртке «пуффа», с помадой на губах и крашеными волосами, — что вручила ему билеты, те, кого он еще не встречал. Их было много, тех, кто знал его имя и принял решение отправить его в это путешествие.

Страх не отпускал, пока Сак не вышел на площадь, и никто не напал на него сзади, никто не приставил к затылку холодное дуло пистолета, никто не надел на него наручники. Только тогда он попытался унять дрожь и успокоиться.

Следуя инструкции, Сак сел в автобус, идущий в западную часть города. Адрес агентства по прокату автомобилей хранился у него в голове. Не избавившись полностью, но уняв дрожь и волнение, он почувствовал, как постепенно возвращается привычное самомнение и давняя озлобленность, как уходят сомнения и крепнет вера в благополучный исход. Невозможно представить, чтобы столь тщательно разработанная, до мелочей продуманная операция потерпела провал, чтобы кто-то смог помешать ее осуществлению.

* * *

Михаил съехал с шоссе, развернулся на круге и резко затормозил. Мимо, отчаянно гудя, промчался грузовик. Михаил как ни в чем не бывало снова вывернул на шоссе.

Кэррик заглянул в зеркало заднего вида.

Разворот на круге — прием старый, испытанный, но по-прежнему надежный — помогал проверить, нет ли сзади «хвоста». Кэррик, сохранив бесстрастное лицо, ничем не выразил своего отношения к маневру. На поясе у него висела кобура с «макаровым», уже заряженным и поставленным на предохранитель. Незаконное ношение оружия… Нарушение достаточно серьезное в любой стране, но Кэррику уже было наплевать, сколько запретов он нарушил, сколько черт переступил.

Установленные в 10-м отделе правила гласили, что работающий под прикрытием офицер не имеет права переступать черту закона. Он не носил оружия со времен армии, точнее, с того дня, как самодельная бомба взорвалась под колесами их машины. Но теперешний Джонни Кэррик нарушил столько всевозможных запретов, что одним больше, одним меньше было уже не важно.

— Может быть, он тебя купит, — попытался пошутить Гольдман, но шутка не удалась.

— Я и не знал, что выставлен на продажу.

— Он может купить все, что захочет, — с грустью, как будто речь шла о чем-то дорогом, но утраченном, заметил его бывший шеф. — Все, Джонни.

— Как скажете, мистер Гольдман.

— Быть с ним нелегко, но знаешь, что самое страшное?

— Нет, сэр, не знаю.

— Самое страшное то, что слишком часто приходится спать в машине. Ненавижу спать в машине. Но приходится. Из-за него. Для него кровать — пустяк. От меня воняет?

Кэррик шумно потянул носом.

— Нет, сэр, я ничего не чувствую.

Гольдман только фыркнул. Перед Люблином они съехали с шоссе и свернули на бетонку, которая вела к какой-то ферме. Там и устроились на ночлег — на сиденьях. Трое мужчин — Вайсберг, Михаил и Кэррик — испускали далеко не самые приятные запахи. Он подумал, что раз они не стали размещаться в отеле, то до места назначения уже недалеко. Припарковались на боковой улочке возле главной площади. Улочки недавно замостили — городок Хелм выглядел так, словно его списали с почтовой открытки. Установленный на площади знак гласил, что город получил европейский целевой грант — на модернизацию и перестройку. По обе стороны улицы расположились аккуратные магазинчики. Когда Вайсберг вышел из машины и направился к центру площади, Кэррик собрался было последовать за ним, но его остановил резкий свист. Обернувшись, он увидел, что Михаил жестом показывает ему вернуться. Ройвен Вайсберг, человек, боровшийся за выживание, занимавшийся бизнесом и ставший мишенью для СИС, остался один.

Кэррик подошел к Гольдману.

— Знаешь, почему мы здесь, в этом захолустье?

— Не знаю, сэр, но мне и не нужно знать.

— Сюда, в Хелм, приезжала, когда была еще девочкой, его бабушка. Здесь и тогда была площадь. Евреи составляли треть местного населения. Их культура была заметна повсюду. Родители привозили сюда его бабушку, Анну, по особенным дням, вроде как на праздник. Ройвен пытается жить ее жизнью. Понимаешь почему?

Кэррик мог бы ответить, но промолчал.

— Ему одиноко. Посмотри. — Ройвен Вайсберг подошел к ветхому на вид строению. Дверь открылась, и за спиной появившейся в проходе женщины Кэррик увидел полки с конфетами, шоколадками и жевательной резинкой.

— Давным-давно на этом месте стояла эта же самая лавка. Когда они приезжали в Хелм, отец Анны покупал в этой лавке напечатанную на идише газету и сладости для дочери. От того, еврейского, Хелма здесь почти ничего не осталось — вот эта лавка да кладбище… хотя нет, кладбище закатали асфальтом — теперь там лечат наркоманов. Ройвен боится двух вещей, и какой больше, я не знаю. Во-первых, он боится, что умрет — например, его подстрелят на улице, — и тогда его бабушке придется доживать в одиночестве, и никто о ней не позаботится. Во-вторых, он боится, что умрет она — а ей уже восемьдесят пять, — и тогда ему будет некого любить и не с кем разговаривать. Вот такие в его жизни два страха.

Наблюдая за Вайсбергом, Кэррик вспомнил о старухе, словно заточенной в берлинской квартире, далекой от городской жизни, не чувствующей бьющегося внизу пульса улицы. Вайсберг вышел из лавки и остановился у начала другой улочки, круто сбегающей вниз. Проследив за взглядом человека, о тайных страхах которого ему поведал Гольдман, Кэррик увидел большую вывеску со словами «Салун Маккензи». Наверно, когда-то это здание было украшением городка.

— Ребенком бабушка Ройвена приезжала сюда с родителями, которые водили ее в синагогу, святое место, обитель культуры и знаний. Потом здесь помещался банк. Теперь — бар. Она — прошлое, пережиток. И вся его жизнь контролируется этим прошлым. Будь с ним поосторожнее, Джонни. Анна контролирует его, а он контролирует других. Думаю, ты человек слишком честный, чтобы поддаться отраве. А он — отрава. И таким его сделала она. Ты уж мне поверь.