Книга Афинский яд - Маргарет Дуди

Некоторое время он молчал, задумчиво глядя на мальчика.

— Возникли непредвиденные трудности, — сказал он наконец, тщательно подбирая слова. — С тех пор, как ты в последний раз был в городе, по крайней мере, под именем Клеофона, положение изменилось. Прежде всего, Эргокл мертв.

— Мертв? Но это же здорово! Прекрасные новости!

— Может, да, а может, и нет. Я вынужден сказать, Клеофон, что, хоть я и одобряю твое решение вернуться и помочь матери… мачехе, этому желанию не суждено сбыться немедленно. Сейчас ты можешь навредить ей сильнее, чем прежде.

Аристотель поднялся.

— Ты должен незамедлительно уехать. И уедешь, — объявил он. — Денег на путешествие я тебе дам. Единственное — ты должен написать письмо. Возьмешь таблички и напишешь краткое послание, что, мол, с тобой все хорошо, что ты скоро напишешь и собираешься уехать из Эллады. Как только я узнаю, что ты в безопасности, я пошлю это письмо Гермии.

— О, нет! Я не могу принять от тебя деньги…

— Разумеется, можешь. Не докучай мне благодарностями, потом все вернешь. Я поручу тебя заботам Фокона. Вы оба пойдете в Пирей, как будто вы два раба. Понял?

— Да, но…

— Никаких «но»! Это нужно сделать, и как можно скорее. Фокон посадит тебя на корабль до любого из портов Коринфа и попросит какого-нибудь пассажира присмотреть за тобой до конца путешествия. Если, когда ты приедешь в город, тебе понадобится помощь, пойди к моему другу, я дам письмо. Но кроме него не обращайся ни к кому. Если же ты решишься уплыть из Коринфа, это будет лучше всего. Прошу тебя об одном: если получится, оставь весточку моему другу. И путешествуй под чужим именем. Только не называйся Симмием.

Клеофон изменился в лице:

— Но я ведь не смогу помочь маме…

— Написав это письмо и уехав подальше из Афин, ты окажешь ей неоценимую услугу. А если останешься, навредишь и ей, и себе. Скажут, что вы вступили в сговор и убили Эргокла. Ты подвергаешься страшной опасности, и беды Гермии лишь удвоятся. Чем больше обвинений предъявят ей, тем больше вероятность, что она умрет раньше срока. Лучшее, что ты можешь сделать для Гермии и для себя, — держаться от нее подальше.

— Но я мог бы остаться с Эфиппом, как мальчик-конюх…

— Нет. Это уже не безопасно. Тебя разыскивает кое-кто еще. Молодой мужчина, сильный и умелый, который столь же проницателен, сколь неутомим. Не пройдет и трех дней, как он тебя выследит. Повторяю, это будет страшное испытание как для Гермии, так и для тебя. Говорю же, ты должен ехать!

Речь Аристотеля, кажется, впечатлила Клеофона, вид у него был испуганный.

— Прости, — сказал Аристотель, в его глазах, устремленных на мальчика, была жалость и доброта. — Мне правда жаль препятствовать лучшим твоим побуждениям, которые я искренне ценю. Ты вырастешь и станешь хорошим человеком. Но ради собственного будущего, ты должен уехать. И последнее. Я скажу Фокону, что, если он почует слежку, или если корабля в Коринф придется ждать слишком долго, или если вас кто-нибудь узнает, пусть сажает тебя на первый же корабль из Пирея. Ну, теперь пойду к Фокону.

И Аристотель вышел, взглядом велев мне помалкивать.

Клеофон, по-прежнему напуганный, посмотрел на меня.

— Значит, я не могу увидеть маму? — спросил он.

— Сейчас этого не стоит делать, — ответил я. — Для нее так будет лучше. Чем лучше тебе, тем лучше ей.

Он уступил и, больше не обращая на меня внимания, занялся письмом, а потом невидящим взглядом уставился в стену, словно пытался заглянуть в свое будущее.

— Фокон все знает, — сказал Аристотель, входя в комнату. — Вот тебе плащ. Нет, не благодари, я взял его у раба. Надень и не снимай, пока не окажешься хотя бы в Коринфе. Давай свое письмо, а вот записка моему другу. — Он вручил мальчику скромные таблички, перевязанные бечевкой. — Это кузнец, родом из Азии, я представил тебя под другим именем. Тебя, возможно, удивит его выговор, но он добр, бесстрашен и, к тому же, кое-чем мне обязан. А теперь ступай.

Проводив мальчика и Фокона, Аристотель сел, потом снова вскочил и беспокойно зашагал по комнате.

— Вот так история! Я не успокоюсь, пока Фокон не вернется. До Пирея путь неблизкий. Дать им лошадь или мула я не осмелился, пусть смешаются с толпой путешественников и не привлекают внимания.

— Как любезно с твоей стороны, — заметил я, — взять на себя все эти заботы и расходы.

— Да уж, — угрюмо согласился он. — И я еще не знаю, что из этого выйдет. Я отлично сознаю, что в какой-то мере навлек опасность и на себя. Только представь, я — похититель ребенка! Но не мог же я просто стоять и смотреть, как несчастный мальчик шагает навстречу собственной гибели.

— Ты считаешь, его бы судили за убийство Эргокла? — спросил я.

— О да. Несомненно. Клеофон — соучастник, пусть даже невольный. Говоря без обиняков, он — орудие убийства Эргокла. Руками Клеофона бедняге дали наркотическое или снотворное питье, которое ввергло его в состояние оцепенения. Ты заметил, что барашек был жив-здоров, когда мальчик впервые попал в этот дом? А отведав Эргоклова питья, погрузился в спячку. Я, кстати, хотел бы узнать, не проснулось ли несчастное животное, разрушив надежды хозяев на отравленную баранью похлебку! Как бы это выяснить, не навестив старых крестьян? Само по себе питье, думаю, несмертельно. Но, одурманив Эргокла, убийцы разделались с ним без труда. Просто взяли и тихонько свернули ему шею.

— Какое отношение несчастный мальчик мог иметь к сворачиванию шеи?

— Никакого. Но он сам вынес себе приговор. Он ненавидит Эргокла, «этого ужасного человека», или ненавидел прежде. И уж точно винит его во всех несчастьях семьи Ортобула. Стоит Клеофону признаться, что он отнес Эргоклу воды, люди охотно заключат, что это он подсыпал в кувшин яд, а потом собственными руками свернул Эргоклу шею. У него были личные мотивы.

— Подозреваю, — заметил я, — от внимания судей не укроется тот факт, что предварительно мальчик свернул шею гусю!

— Уж конечно. От души надеюсь, что наш бедный несмышленыш не угодит в цепкие лапы закона. Умелый обвинитель без труда сделает из него убийцу. Родственники Эргокла точно не питают большой любви к семейству Ортобула. Можно не сомневаться, что наш слабовольный Басилевс даже не подумает воспрепятствовать обвинителям и не призовет их к поиску истинных виновников гибели Эргокла.

— Что ж, мальчика мы нашли, но вместо разгадки тайны получили одну головную боль, — заключил я. — Ибо Клеофон — не помощник, а скорее обуза. Но, по крайней мере, у тебя теперь есть его письмо Гермии, которое — если у Басилевса и обвинителей осталась хоть капля рассудка — снимет с женщины нелепое обвинение в убийстве Клеофона. Ты, правда, не можешь его отправить, пока не узнаешь, что Клеофон благополучно уехал из Афин. Свидетельство, данное Клеофоном на первой продикасии, без него самого теряет всякую ценность. Обвиненный в убийстве Эргокла, мальчик не может защищать мачеху, обвиненную в убийстве Ортобула, о котором мы знаем не больше, чем прежде. Кроме того, проиграв дело Фрины, обвинители готовятся нанести Гермии сокрушительный удар.