Книга Критика криминального разума - Майкл Грегорио

Шесть тысяч миль пешком по холодной и враждебной стране. До конца пути дойдут лишь немногие из каторжан, подумал я, а уж о том, чтобы вернуться, и говорить нечего.

— Значит, потом она перешла к заключенным, — произнес я грубым и тихим голосом.

— Одному или двоим хотелось попробовать, — ответил он гордо, — но у меня есть деньги. Я дал ей Geld,[26]чтобы она осталась со мной. А тем пообещал, что сошью для них полушубки, как только мы доберемся до Нарвы. Заставил их заткнуться. Мех в ледяных и снежных краях гораздо теплее греет, чем воспоминания о какой-то шлюхе.

Я ощутил нечто подобное благодарности, смешанной со смущением, по отношению к этому грубому и страшному человеку. В отличие от охранников он был способен чувствовать колдовскую силу женской красоты.

— Вы упомянули, что она была напугана. Чем? Или кем?

Шуппе вновь покачал головой.

— В Кенигсберге гибнут люди, вот и все, что она сказала. — Он снова пристально воззрился на меня: — Что она имела в виду, сударь? В городе эпидемия?

Я пропустил вопрос мимо ушей.

— О чем вы говорили с ней?

Шуппе надул щеки и почесал нос.

— «Сибирь, — сказал я ей. — Забудь, женщина там не выживет».

Он был прав. Соглашение о депортации было подписано Павлом I в 1801 году, и с первой партией на сибирскую каторгу были отправлены две женщины. Одна была проституткой, вторая убила мужа и всех своих детей. Я помнил репортажи, появившиеся в газетах, и скандал, который поднялся. Заключенные беспощадно насиловали несчастных женщин, и они погибли от холода, так и не доехав до места назначения. Государственный министр фон Арним издал циркуляр, в котором внес поправки в первоначальный закон, запрещающие судьям и начальникам тюрем депортацию женщин. Арним настаивал, что высылаться должны только сильные здоровые мужчины, так как царю на сибирских рудниках не нужны слабые и больные. По иронии судьбы негибкость русского императорского режима принесла больше пользы нашей карательной системе, нежели любые просвещенные дискуссии о природе преступлений и о допустимой мере наказания.

— Она была там, — добавил он. — В Сибири. И вернулась обратно.

— Ее что, тоже депортировали? — спросил я.

Шуппе кивнул.

— «Взгляни на мои волосы, на мою кожу, — сказала она мне. — Как ты думаешь, где я могла так обледенеть?» — Мгновение он молчал. — Я живу охотой, сударь. Продаю шкуры и питаюсь мясом. Летом ловлю кротов, зимой — крыс. Одному Богу известно, сколько прусских городов и селений я избавил от вредителей! Я свяжу себе теплые носки, чтобы ходить в них по снегу. И я вернусь! — крикнул он, повернувшись к солдатам. — Белый и обледеневший, как она, но я доберусь до вас, подонки!

Вернуться из Нерчинска? На это будет способен только его призрак. Призрак или птица крачка, которая может преодолевать большие пространства, покрытые льдом и снегом, летя высоко над кровожадными волками тундры и таежных лесов, над голодными белыми медведями, над промерзшими степями. Из Нерчинска никто никогда не возвращался. Человека, приговоренного к депортации, можно было считать мертвецом с того самого момента, как он покидал территорию Пруссии. В памяти у меня промелькнуло одно газетное сообщение:

«…температура минус 55 градусов, 5250 миль от Санкт-Петербурга, 480 миль к северу от Великой Китайской стены, 100 миль к западу от Тихого океана, далеко не только от Европы, но и от торговых путей между Россией и Китаем. Пустынная тундра и голые горы простираются на необозримые пространства, населенные лишь кочевыми ордами диких татар».

В этих строках официальной берлинской газеты чувствовалось какое-то злорадное ликование по поводу судеб несчастных каторжан.

Был ли рассказ Анны Ростовой последним ее добрым делом в жизни? Она солгала обреченному арестанту и тем самым дала ему надежду. Я молился за спасение ее души. Пусть ей там, в другом, загробном мире, поможет хоть ее предсмертная благая ложь.

— Она ушла от вас, Шуппе, — продолжил я допрос. — Почему?

— Я уснул после того, как закончились крысиные бои. Выиграл я приличную сумму. А потом что-то меня разбудило, и я увидел ее у дверей. Прикованный, я ничего не смог сделать, только заорал на него. Она оглянулась, и они исчезли. Он тащил ее за волосы…

— Мужчина, вы сказали?

— В широком черном плаще и низко надвинутой шляпе. Они исчезли в одно мгновение.

— Спасибо, Шуппе, — поблагодарил я и кивнул охраннику, чтобы тот вернул арестанта на скамейку и снова надел на него кандалы.

— Вы ведь знаете, что я сделал, сударь? — произнес он хриплым шепотом мне на ухо, подойдя вплотную.

Я молча кивнул, отшатнувшись.

— Я убил собственного брата, — сказал Шуппе, вглядываясь мне в глаза.

— За что?

Он пожал плечами:

— Мне нужно было укрыться, жандармы гнались за мной. Он потребовал, чтобы я убирался, и пригрозил топором. Я вырвал топор у него из рук и расквитался с ним.

Он рассказывал свою историю с жуткой простотой и безыскусностью. Так, словно произошло нечто неизбежное. Брат… Необходимость укрытия… Топор… Так, словно это был единственный выход.

Мог ли я поступить так же? Мог ли просто воспроизвести то, что произошло между мной и Стефаном? Человек, стоявший рядом со мной, был обречен на гибель на просторах Сибири, а я преследовал убийцу в компании Иммануила Канта…

— Я ел человеческое мясо, — прервал каторжник ход моих мыслей. — Если понадобится, я и дальше буду питаться людьми.

— Что значит «если понадобится»? — спросил я.

— Ну, если начнется война. Или голод. Долгий переход. Подождите, вот придет сюда Бонапарт, и увидите, сколько душ закончат жизненный путь в мясном котле. Когда у человека нет выхода…

Мне вспомнилась сцена, которую мы наблюдали с Кохом по пути в Кенигсберг, когда банда бродяг у моста на месте разделала лошадь фермера.

— Я не одного съем на своем пути в арктические пустыни, если вы мне не поможете…

— Помогу вам, Шуппе? — переспросил я. — Как же, во имя неба, способен я вам помочь?

Он подошел так близко ко мне, что один из солдат злобно заорал на него и изо всей силы ткнул ему в спину мушкетом.

— Человек в меховой шубе может умереть от голода, — прошипел он, громко лязгнув зубами так, словно собирался оторвать кусок жесткого, но вкусного мяса. — Спасите этих бедняг от моих острых клыков, сударь.

Мгновение мы вглядывались в лица друг друга, затем Шуппе поднял руку, сжимавшую огрызок карандаша.

— Дополнительный рацион, — произнес он с обезоруживающей улыбкой.

— Наденьте кандалы на этого заключенного, — приказал я солдатам, взяв карандаш и повернувшись к скудному свету, исходившему от огня. — И дайте мне список.