Книга Во власти наслаждения - Элоиза Джеймс

Алекс вырвался из рук Патрика и, дрожа всем телом, прислонился к стене. В спальне было тихо. Затем снова раздались ужасающие крики.

Патрик слегка встряхнул Алекса.

— Я отвезу твою дочь в деревню и оставлю ее у жены викария, — сказал он. — Шарлотту слышно во всем доме.

И он ушел. Прошло два часа. Алекс начал молиться, страстно обещая все — все, что он имеет. Шарлотта не кричала, но он не знал, хорошо это или плохо. Кажется, ничего хорошего в этом не было. Схватки продолжались, но все, что он слышал, — это жалобные рыдания и приглушенные стоны.

Он был охвачен страшным горем настолько, что ему казалось, будто он с головой погружается в черную ледяную воду. Шарлотта владела его сердцем и душой: сейчас она страдала в соседней комнате, а он не мог даже обнять ее — потому что заставил ее бояться его.

Время тянулось медленно. Патрик принес мясо и стакан вина, но Алекс не притронулся к еде. Патрик взял два стула и сел рядом с Алексом, молча поддерживая его своим присутствием. Алекс не мог заставить себя сесть. Он так и стоял, прислонившись к стене.

Затем за тяжелой дубовой дверью они услышали голос Софи, полный отчаяния:

— Шарлотта! Шарлотта! Ты не должна сдаваться! Проснись! Проснись!

Послышались взволнованные голоса. Алекс выпрямился. К дьяволу доктора! Он войдет туда.

Он открыл дверь, но люди, стоящие у кровати, даже не взглянули в его сторону. Теперь Шарлотта лежала на постели. Она была раздета, и ее живот возвышался над хрупким телом. Ужас пронзил сердце Алекса, когда он взглянул на ее лицо и увидел на нем печать смерти. «Она умрет, — подумал он. — Она умрет». Его милая чудесная Шарлотта умрет.

Он подошел к кровати и свирепо сказал доктору:

— Уходите!

Тот не обратил на его слова внимания — он подносил к носу Шарлотты нюхательную соль, но, несмотря на едкий острый запах, она даже не вздрагивала. Алекс схватил доктора за руку и отшвырнул его.

— Вон! — прорычал он.

Женщины в испуге отпрянули от постели.

Доктор посмотрел на Алекса измученным, но твердым взглядом:

— Милорд, ребенок еще жив. Я могу попытаться спасти его.

Словно тяжелые капли воды, слова эти упали в тишину, наступившую в комнате. Алекс, не веря своим ушам, смотрел на доктора. Затем сквозь стиснутые зубы прошипел:

— Вон!

Доктор Сидлэнд ответил ему сочувственным взглядом.

— Я буду за дверью. Могу дать вам десять минут. Потом будет поздно спасать и ребенка.

Глядя на свою пациентку, он приложил руку ко лбу Шарлотты, затем выпроводил из комнаты служанок.

Только Софи не тронулась с места, оставшись стоять в головах у Шарлотты. Алекс посмотрел на ее суровое, непрощающее лицо.

— Я должен ей сказать. — Голос его прерывался. — Я должен ей сказать…

— Она уже не слышит, — грустно ответила Софи.

— Пожалуйста, Софи, — попросил Алекс, — пожалуйста.

Она посмотрела на него: в синей глубине ее глаз Алекс увидел презрение, какое еще никогда не доводилось ему видеть ни у одного человеческого существа. Оно как стрела вонзилось в его сердце.

— Пожалуйста…

Софи наклонила голову и поцеловала Шарлотту в закрытые веки (от напряжения они сделались темно-лиловыми).

Шарлотта слабо дышала и, когда схватки словно ножом пронзили ей живот, лишь едва пошевелилась.

— Прощай, — прошептала Софи. — Прощай, милая, прощай…

Сильные руки удерживали ее. Патрик подтолкнул Софи к двери и подошел к брату.

— Ты должен разбудить ее, Алекс. Разбуди и помоги ей толкать. Она должна вытолкнуть ребенка, иначе они оба умрут.

Алекс посмотрел брату в лицо, и к нему стала возвращаться решительность.

Обернувшись, Патрик увидел Софи, неподвижно стоявшую у двери — там, куда он ее оттолкнул. Он распахнул дверь, и они вышли в пустой коридор. Сидлэнд, вероятно, ушел искать уборную, подумал Патрик. Он взглянул на решительное маленькое существо, стоявшее рядом с ним: Софи буквально трясло от душераздирающих рыданий — таких сильных, что они не могли вырваться наружу. Она задыхалась. Патрик подхватил ее на руки и отнес в спальню в противоположном конце холла Он сел в кресло и рассеянно поглаживал ее волосы.

— Я убила ее, — с трудом произнесла Софи. — Я любила ее, и я убила ее. О Боже…

— Что? — спросил Патрик.

— Я убила ее. Если бы я не послала это письмо, с ней все было бы хорошо. Я думала… я думала, что он должен знать правду. Я думала, если он будет здесь, он поймет, как глупо было ее подозревать.

— Вы правильно сделали, — заверил Патрик.

Он не очень ясно представлял, о чем идет речь, но продолжал гладить ее шелковистые локоны.

— Нет, не правильно! — захлебывалась слезами Софи. — Потому что все шло хорошо, пока не приехал он. Они уже собирались выслать меня из комнаты: хотя ей была больно, она храбрилась… Но когда появился он и она подумала, что он хочет забрать ребенка, едва тот родится, все остановилось. Ничего не получалось. Я говорила ей, я повторяла, что не позволю отнять ребенка, но она мне не верила.

Рыдания мешали ей говорить. Патрик тихо выругался. Когда он заговорил, голос его тоже дрожал:

— Это не вина Алекса, и это не ваша вина. Роды не всегда проходят успешно, особенно если это первый ребенок. Или ребенок, или мать могут умереть.

— Или оба, — подавленно добавила Софи.

— Или оба, — подтвердил Патрик. Он прижался щекой к волосам женщины, имя которой едва ли помнил. — Но вашей вины здесь нет. Алекс уже понял, каким был ослом, и он возвращался к ней. Знаете, он ее любит. Поэтому он должен быть здесь. Когда я видел в Индии, как это случилось…

Он замолчал. Софи подняла голову и посмотрела на нею полными слез глазами.

— Она страдала? Я хочу сказать, в конце?

— Нет. Они позвали мужа, он вошел в комнату и оставался с ней.

Софи бессильно уронила голову ему на грудь.

— Как долго это продолжалось? — прошептала она.

— Минуты три.

Они оба прислушались, но из холла не донеслось ни звука — даже шагов возвращающегося доктора.

В спальне Алекс опустился на постель рядом с Шарлоттой. Она была далеко, очень далеко, в каком-то своем мире, где не существовало боли. Он видел это по ее бледному лицу и еле слышному дыханию. Он взял ее руки — в его больших руках они, как и всегда, казались крошечными. Он вдруг вспомнил, как ее тонкие пальцы держали тонкую кисточку, когда она однажды обернулась, собираясь подшутить над ним — поставить красное пятно на его белую рубашку. Он тогда зарычал, притворяясь разгневанным, и, подхватив ее на руки, понес на диван… Каким дураком он был! Почему он не понимал, что мужчина и женщина не отдаются друг другу всей душой и сердцем, если между ними нет истинного чувства? Почему он не видел разницы между холодными, вызывающими отвращение отношениями с Марией и их полной радости страсти?