Книга Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Часть 2 - Александр Дюма
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Если мы воюем, ваше величество, то умираем на поле сражения, – тихо сказал молодой человек, впадая в глубокое уныние.
Анна подошла к нему и взяла его за руку.
– Виллье, – заговорила она по-английски с жаром, против которого никто не мог бы устоять, – о чем вы просите? Вы хотите, чтобы мать принесла вам в жертву сына, чтобы королева согласилась на бесчестие своего дома? Дитя, не думайте больше об этом. Как! Чтобы избавить вас от слез, я должна совершить два преступления, Виллье? Вы говорили об умерших. Умершие по крайней мере были почтительны и покорны; они склонились перед приказанием удалиться в изгнание; они унесли с собой свое отчаяние как богатство, скрытое в сердце, потому что отчаяние было даром любимой женщины, и бежавшая от них смерть казалась им счастьем, милостью.
Бекингэм поднялся. Черты его лица исказились, он прижал руку к сердцу.
– Вы правы, ваше величество, – сказал он, – но те, о ком вы говорите, получили приказание из любимых уст. Их не прогнали, их просили уехать; над ними не смеялись.
– Нет, о них сохранили воспоминания, – с нежностью прошептала Анна Австрийская. – Но кто говорит вам, что вас изгоняют? Кто говорит, что о вашей преданности не будут помнить? Я действую не от лица кого-нибудь другого, Виллье, я говорю только от себя. Уезжайте, сделайте мне это одолжение, эту милость. Пусть и этим я буду обязана человеку, носящему имя Бекингэма.
– Значит, это нужно вам, ваше величество?
– Да, только мне.
– Значит, за моей спиной не останется никого, кто будет смеяться? Ни один принц не скажет: «Я так хотел»?
– Выслушайте меня, герцог.
Величественное лицо королевы-матери приняло торжественное выражение.
– Клянусь вам, что здесь приказываю только я. Клянусь вам, что не только никто не будет смеяться, не станет похваляться, но что никто не изменит тому почтению, какого требует ваше высокое положение… Полагайтесь на меня, герцог, как и я полагаюсь на вас.
– Вы не даете мне объяснений, ваше величество! Я уязвлен, я в отчаянии… Как бы ни было сладко и полно утешение, оно не покажется мне достаточным.
– Друг мой, вы знали вашу мать? – спросила королева с ласковой улыбкой.
– О, очень мало, ваше величество. Но я помню, что эта благородная женщина покрывала меня поцелуями и слезами, когда я плакал.
– Виллье, – королева обняла рукой шею молодого человека, – я для вас мать, и, поверьте мне, никогда никто не заставит плакать моего сына.
– Благодарю вас, ваше величество, благодарю. – Растроганный молодой человек задыхался от волнения. – Я вижу, что мое сердце доступно для чувства более нежного, более благородного, чем любовь.
Королева-мать посмотрела на него и пожала ему руку.
– Идите, – сказала она.
– Когда я должен уехать? Приказывайте.
– Не торопитесь слишком с отъездом, – продолжала королева. – Вы уедете, но сами выберете день отъезда… Итак, вместо того чтобы ехать сегодня, как вам, без сомнения, хотелось бы, или завтра, как этого ждали, уезжайте послезавтра вечером. Но сегодня же объявите о вашем решении.
– О моем решении… – повторил молодой человек.
– Да, герцог.
– И… я никогда не вернусь во Францию?
Анна Австрийская задумалась; она вся погрузилась в свои печальные размышления.
– Мне было бы приятно, – сказала королева, – чтобы вы вернулись в тот день, когда я усну вечным сном в Сен-Дени, подле короля, моего супруга.
– Который заставил вас так страдать! – воскликнул Бекингэм.
– Который был королем Франции, – возразила королева.
– Ваше величество, вы полны доброты, вы процветаете, вы живете в радости, вам еще предстоит много лет жизни.
– Что ж? В таком случае вы приедете очень не скоро, – произнесла Анна Австрийская, стараясь улыбнуться.
– Я не вернусь, – грустно молвил Бекингэм, – хотя я и молод.
– Сохрани вас бог…
– Ваше величество, смерть не считается с возрастом; она неумолима: молодые умирают, а старики живут.
– Герцог, оставьте мрачные мысли; я вас развеселю. Возвращайтесь через два года. По вашему очаровательному лицу я вижу, что мысли, которые наводят на вас сегодня такую тоску, рассеются меньше чем через шесть месяцев. Они будут совсем мертвы и забыты через два года.
– Мне кажется, недавно вы вернее судили обо мне, ваше величество, – возразил молодой человек, – говоря, что на нас, Бекингэмов, время не действует.
– Замолчите, замолчите! – сказала королева, целуя герцога в лоб с нежностью, которой не могла в себе подавить. – Уходите, не расстраивайте меня и не безумствуйте больше! Я королева, вы подданный короля Англии. Король Карл ждет вас. Прощайте, Виллье, farewell,[4] Виллье!
– For ever! – ответил молодой человек. И он быстро вышел, глотая слезы.
Анна приложила руку ко лбу и, взглянув в зеркало, прошептала:
– Что бы ни говорили, женщина всегда остается молодой; в каком-нибудь уголке сердца ей всегда двадцать лет.
Рауль и граф де Ла Фер приехали в Париж вечером того дня, когда Бекингэм вел этот разговор с королевой-матерью. Граф тотчас по приезде попросил через Рауля аудиенции у короля.
Утром король вместе с принцессой и придворными дамами рассматривал лионские ткани, которые он подарил своей невестке. Потом был обед. Затем игра в карты. По своему обыкновению, король, встав в восемь часов из-за карточного стола, прошел к себе в кабинет, чтобы работать с Кольбером и Фуке.
Когда министры выходили от короля, Рауль был в передней, и король заметил его через полуоткрытую дверь.
– Чего вы хотите, де Бражелон? – спросил Людовик.
Молодой человек подошел.
– Государь, – ответил он, – я прошу аудиенции для графа де Ла Фер, который приехал из Блуа и очень желает говорить с вашим величеством.
– До игры и ужина у меня остается еще час, – сказал король. – Граф де Ла Фер здесь?
– Граф внизу ждет распоряжений вашего величества.
– Пусть поднимется.
Через пять минут Атос вошел к Людовику XIV. Король принял его с приветливой благосклонностью, какую он проявлял с необычным для его возраста тактом по отношению к людям, не ценящим обыкновенных милостей.
– Граф, – начал король, – позвольте мне надеяться, что вы пришли ко мне с какой-нибудь просьбой.
– Не скрою от вашего величества, – ответил граф, – я действительно являюсь просителем.
