Книга Население: одна - Элизабет Мун

голоса… а потом Офелия вспомнила, как они изменились – как изменилась она сама – и как любознательность и энтузиазм сменились пассивным послушанием, которое у одних сопровождалось безропотностью, у других – затаенной обидой, в зависимости от того, как много им пришлось оставить в прошлом.

– Я была плохим хранителем для своих детей, – сказала она.

Детеныш у нее на коленях завозился и обеими руками ухватился за ее большой палец. Она опустила глаза и погладила его по бугоркам на спине.

Теперь ты хороший хранитель, сказал Лазурный. К тому же матери не бывают хранителями. Только старые существа, которые уже не вьют гнезда сами, но хорошо знают жизнь, могут стать хранителями гнезд. Может быть, ей самой просто не повезло с хранителями.

– А отцы? Отцы могут быть хранителями?

– Нннет.

И никаких объяснений. По опыту Офелии, матери – и бабушки, если те были еще достаточно крепки физически, – знали о младенцах и детях постарше вещи, о которых не подозревали мужчины. Но эти существа не были людьми, и у нее не было оснований полагать, что их отцы в чем-то уступают матерям. Если у них вообще есть отцы… Лазурный до сих пор не объяснил, как они размножаются.

Они доверяют Офелии, продолжал Лазурный. Она хороший хранитель, она доказала это, когда ее приняли дети Буль-цок-кхе. Лазурный может петь за нее, но только хранитель гнезда способен привести их к согласию, когда Народ разделяет расстояние, не позволяющее выстукивать истину вместе.

– Привести к согласию?

Или не привести. От последовавших за этим слов у Офелии перехватило дыхание, словно ее ударили в грудь. Она, Офелия, – их хранитель гнезда; Народ будет разговаривать с остальными людьми только через нее. И теперь, когда она это понимает, она должна объяснить это остальным людям.

– Ничего не получится. Они не станут меня слушать. К тому же они говорят, что я должна улететь. Они говорят, что заберут меня с собой.

Нет! Хор голосов, раздутые горловые мешки. Детеныш у нее на коленях проснулся, обвил ее руку ногами и хвостом и громко запищал. Офелия машинально погладила его свободной рукой.

– Я не хочу улетать, – сказала она. – Я хочу остаться. Я ведь поэтому и осталась тогда, несколько лет назад, но…

Но она всего лишь старая женщина против четверых сильных здоровых людей, плюс двоих военных инструкторов, плюс пилота – если придется, они могут унести ее на борт, даже если она будет вопить и брыкаться. А то и вколоть ей какое-нибудь снотворное, а очнется она уже в другом месте – если очнется вообще.

– Ннне лететь, – громко сказал Лазурный. – Осцануить их.

Значит ли это, что они будут ее защищать? Глядя на них, Офелия не сомневалась, что они попытаются. Может быть, они не поверили, когда она рассказывала им про оружие, которым владеют люди? Существа были умны, но ничего не могли противопоставить тяжелым пистолетам военных инструкторов и боевому оснащению челнока, не говоря уж о корабле на орбите. Офелия не хотела, чтобы существа умирали за нее; она не стоила таких жертв.

Офелия попыталась объяснить это, и Лазурный зашипел, а следом за ним разноголосицей зашипели детеныши – три струйки воздуха, выходящего через трещины в трубе.

Она стоит любых жертв – она хранитель гнезда, а важнее хранителя гнезда нет никого. Все глаза, и взрослых, и детенышей, были обращены на нее, а пальцы ног выстукивали согласие. Она хранитель гнезда. Она – важна. Глаза Офелии обожгло слезами; никогда в жизни она не встречала такой горячей поддержки.

Дробь стихла, и Лазурный продолжил – так, словно объяснял несмышленому младенцу, сколько будет два плюс два. Ее задача – объяснить все сказанное другим людям. Они должны позволить Народу учиться; должны помогать учиться; должны уважать Офелию, всех хранителей и все гнездовья. Народ будет разговаривать только с Офелией… и, если ее заберут, никакого разговора не будет.

Язык требований Офелия понимала, хотя и привыкла слышать их с другой стороны. До сих пор существа – Народ – были покладистыми, как дети… Она тут же прогнала эту мысль. Дети требовали; она сама требовала, когда была маленькой. Эта ее часть, задвинутая в самый дальний угол сознания, была вовсе не старой – нет, это ее внутренний ребенок стремился все делать по-своему, расти по-своему… или, как сказали бы существа, выбрать след и идти по нему.

Она не могла даже представить, как отреагируют на это участники экспедиции, особенно гордец Ликизи. Чтобы они слушали ее – человека, которого ни во что не ставят и считают помехой? Старый голос с готовностью подхватил эту мысль, пока Народ ожидал ее ответа. У нее ни образования, ни профессии, ни влиятельных родственников. Она принесет этим людям дурные вести; их не порадует ни само послание, ни выбор посланника; их недовольство падет на нее. Они будут смеяться над ней, они разозлятся, они отмахнутся от нее.

Детеныш у нее на коленях сел и застучал правой ногой. Офелия опустила глаза, и он уставился на нее, продолжая барабанить. Несогласие. Протест. С чем он несогласен? Его ясные глаза смотрели не мигая. Офелия вздохнула.

На этот раз, с этим малышом, она все сделает правильно. На этот раз она даст ему то, чего на самом-то деле никогда не хотела утаивать.

– Ты, – сказала она детенышу, чувствуя, как губы невольно расплываются в улыбке, – ты хочешь, чтобы я сделала невозможное.

Детеныш моргнул и застучал левой ногой. Невозможное. Сделай. Конечно, он не мог ее понять – ему было всего несколько дней от роду. Но другие люди тоже считали, что она не понимает, что она слишком стара, слишком глупа. Может быть, ошибаются все люди – она ошибается насчет этого ребенка, другие ошибаются насчет нее. «Но это инопланетяне», – возразил старый голос. Нет. Это народ, у которого есть младенцы, подростки и бабушки, которые заботятся о малышах, и она не могла сопротивляться этим горящим глазам, этим жадным когтистым ручонкам.

Это невозможно, решительно невозможно, так что самое время приниматься за дело. Невозможные вещи сами себя не сделают, пока она прохлаждается в тенечке, играя с детьми.

И все-таки, прежде чем уйти, она поиграла со всеми тремя – и даже наклонила голову к земле, чтобы они могли пощупать ее волосы, которые, похоже, занимали их больше всего.

19

Когда она вернулась в поселок, погруженный в послеполуденный зной, ей все еще не верилось в произошедшее. Старый голос настаивал, что ей ни за что не удастся исполнить волю существ. У нее нет ни талантов, ни образования, ни регалий.