Книга Иди за рекой - Шелли Рид

силах сдержать раздражение.

– Его не сбывали с рук, Зельда! Это тебе не ворованная корова, – огрызнулась я в ответ.

Мой отпор ее нисколько не смутил, и она в отчаянии всплеснула руками. Я проверяла на ней свою решимость – на ней, способной принять мою полную искренность и ответить мне такой же полной искренностью, – и она это прекрасно понимала.

– А как же ты, Ви? Как насчет того, что нужно тебе? Ведь это касается не только его, но и тебя!

Я покачала головой.

– Неправда. Женщины всё снесут. В этом наше предназначение.

– Это чушь! – рявкнула она в ответ грубее, чем я ожидала. – Женщина – это не просто сосуд для горя и вынашивания детей!

– Ты это к чему, Зельда?

– К тому, что ты имеешь право на собственного сына.

– Не больше, чем ты имеешь право на своих.

– О да, я имею право на своих деток. Уж это точно. На каждого из своих малышей, – сердито выкрикивала она. – Господи боже, когда теряешь человека, ни о каких правах речь уже не идет.

Я просто не знала, как убедить себя в том, что я заслуживаю больше, чем имею. Ведь я не знала в этой жизни ничего, кроме смирения.

– Ты боишься, – с укором произнесла Зельда, и я почувствовала, что попалась в ловушку, которую сама же себе устроила.

– Конечно, я боюсь, – ответила я, едва сдерживая слезы, от которых горели глаза. – И не знаю, как можно не бояться.

– Если ты говоришь это искренне, значит, твой сегодняшний рассказ я слушала внимательнее, чем ты, – сказала она.

Зельда ушла, предварительно заверив меня в том, что поможет мне приступить к делу, как только я буду готова. Мне необходимо было лечь. Я взяла рассказ Инги с собой в спальню, планируя его перечитать. Но вместо этого отложила его в сторону и опустила голову на подушку. Окна рядом с кроватью были широко открыты, но воздух в комнате стоял горячий и неподвижный. Жара, предстоящие решения и следующие шаги давили на меня невыносимо тяжелым грузом. Я закрыла глаза и скрылась от всего, провалившись в сон.

Когда несколько часов спустя я проснулась, благословенный ветерок шевелил занавески и обвевал меня прохладой. Он дул с востока, через горные вершины и предгорья и нес с собою ароматы леса, сосен, полыни, почвы под деревьями, а еще – едва уловимый намек на дождь. Я сделала глубокий вдох и встала. Рассказ Инги Тейт лежал на комоде. Я по‐прежнему не знала, как на него отреагировать. Я знала твердо лишь одно: меня зовет к себе лес.

Я поехала на новом грузовике к горе Лэмборн. На широкой вершине дорога стала ровнее и повела мимо дюжины разбросанных тут и там домиков, ферм и пастбищ, потом нырнула вниз и дальше побежала через крутой холм. На вершине, где дорогу укрывают тенью голубые ели и дугласовы пихты, я остановила машину и шагнула в тишину. Потянулась, вздохнула-выдохнула медленно и глубоко, и только тут мысли стали понемногу распутываться.

Я пошла знакомой оленьей тропой через дубовую рощу и желтые заросли хризотамнуса к одной из любимых своих лужаек, по‐летнему пышной и яркой. Среди отделанных кружевом стеблей чемерицы и высокой травы кружили бабочки-белянки. В солнечные сердцевины диких астр тыкались пчелы и яркие парусники. Из-под ног у меня вприпрыжку разлетались кузнечики. Я села на берегу узкой горной реки, тянувшейся, точно вена, через весь луг, и любовалась маленькими граммофонными раструбами фиолетовых горечавок, дружно теснящихся во влаге. Я зачерпнула ладонями прохладную воду и плеснула себе на лицо, потом еще и еще. Мне хотелось почувствовать эту местность кожей, хотелось проснуться и прислушаться. Когда я встала и двинулась дальше, идти стало легче, будто бы груз, который я несла на себе, остался там, на месте привала.

Я шла вдоль горной реки до того места, где она мшистым водопадом обрушивалась в лес. Под музыку падающей воды я спустилась с холма, перескакивая с одного влажного камня на другой, ступая ловко и уверенно, точно лань. Я задумалась, когда это, интересно, со мной случилось – когда я научилась ходить по горам так, как ходят лесные существа, а не так, как пробираются неуклюжие люди; когда поверхность под ногами перестала быть для меня слишком каменистой, слишком скользкой и слишком крутой, а стала вместо всего этого просто землей – такой, какая она есть?

В прохладной темноте, отбрасываемой соснами, я села. Разведя руки в стороны, набрала две пригоршни: черной грязи, сосновых иголок, камешков, палочек и листьев, среди которых попался один крошечный панцирь улитки и одно белое пушистое перышко. Оглядываясь по сторонам, я видела вокруг себя рождение, развитие и смерть, которые громоздились друг на друге, распоротые чрева поваленных деревьев, вскармливающих новые побеги, всю эту жизнь, пробивающуюся сквозь каждый изгиб и сквозь каждую щелочку – повсюду, где есть вероятность вырваться на свет. Это была очень древняя мудрость, настолько глубокая и сложная, что полностью я ее постичь не могла, но именно ее‐то мне и не хватало, чтобы осознать: вот в этих самых пластах времени все и становится наконец собой.

Да, Зельда была права, когда говорила, что обстоятельства вырвали меня, как и мой сад, из привычной почвы, и я выстояла, приспособилась и, несмотря ни на что, двигалась дальше. Но случалось мне и спотыкаться, и падать, и терять решимость, и съеживаться от страха – так часто, что и не сосчитаешь. Сила, теперь я это знала, совсем как эта мусорная лесная почва – слагается из маленьких побед и бесчисленных промахов, в солнечные часы, за которыми вдруг следуют грозы, все разрушающие и крушащие. И все мы одинаковы, хотя бы потому, что так мучительно и прекрасно громоздим в себе то одно, то другое, падаем, выбираемся из‐под обломков, снова встаем и надеемся на лучшее.

И тогда я придумала, чтó отвечу Инге Тейт и чтó скажу своему сыну, если когда‐нибудь мне посчастливится его узнать: я скажу, что всегда жила с готовностью встретиться с тем, что ждет меня впереди, и всегда старалась делать то, что в моих силах. А главное, что я поняла про рост и перемены, это то, что на них требуется время. Я скажу им, что пыталась, как учил меня Уил, идти за рекой, но очень долго я не понимала, что это значит. Двигаться вперед вопреки преградам – это еще не вся моя история. Ведь я, как река, попутно подбирала и уносила за собой каждый незначительный обломок, связывающий меня со всем прочим, и только поэтому