Книга Баловни судьбы - Марта Кристенсен

Кто сказал, что мне там не нравится? Я хочу там жить. И я буду там жить, черт меня побери! Я добьюсь, что там можно будет жить. Угадай, кто у Линдстрёма сын? Боксер! А его все-таки избили. Нет, ты должен написать толковый очерк про Нюхем. Поговори с Хансом Линдстрёмом. Он тебе кое-что расскажет...

— Ты тоже можешь рассказать.

— Да, но это не совсем удобно. Я ведь сотрудник газеты и так далее...

— А это законно, такого рода гражданская гвардия?

— Налить еще соку?

— Нет, спасибо.

— Тогда убирайся. Я не намерен болтать с нахальными журналистами, у которых еще молоко на губах не обсохло. И не смей произносить слов «гражданская гвардия», а то полетишь отсюда вверх тормашками!

Борг бросил на него взгляд, в котором, как он надеялся, достаточно ясно выразилось презрение, и вышел.

Он посмотрел на Монику, но она глядела в сторону.

Он вздохнул и пошел в редакцию.

Войдя к себе в комнату, он сел за стол.

Яльмар Халл поднял на него глаза.

— Скажите, какие мы задумчивые. Ну как, король уголовной хроники, есть что-нибудь сенсационное для завтрашнего номера? Что-нибудь выудил из полицейских отчетов?

— Да... возможно, будет... возможно. Совершенно свеженькое. С пылу, с жару... например, гражданская гвардия.

— Что-о?

— Гражданская гвардия.

— Что за чушь?

— Я тоже так подумал, когда услышал.

26

Еркер Ваденшё без сознания лежал с капельницей в больничной кровати. Его мать сидела рядом на стуле и комкала в руке влажный платок. Вторая ее рука лежала на голове сына.

Волосы у мальчика были длинные, до плеч. Лицо бледное, нос толстоватый, а щеки ввалились. Вообще вид у него был изможденный. Голова слегка повернута в сторону, уголок рта дергался, словно его мучили кошмары.

Отец мальчика разговаривал с Элгом у входных дверей. Он был очень худ, держался светски церемонно, употреблял высокопарные слова и выражения. Вскоре Элгу стало ясно, что перед ним святоша.

— ...Мальчик рос, окруженный любовью. Но пути господни неисповедимы... Так непредвиденно... Такой тяжкий удар для нас... жалких смертных... осознать...

— Где он провел позапрошлую ночь?

Это отцу не было известно.

— Что же, он мог бегать, где хотел? А вы даже не интересовались?

— Он часто оставался ночевать у кого-нибудь из приятелей.

— А что это за приятели?

— Ну, кое-кого из них я видел мельком. А имена... Всех не упомнишь...

— Но с кем он чаще общался?

— В основном со сверстниками, живущими по соседству, так мне кажется...

— В Нюхеме?

— Совершенно верно.

— Но с кем же все-таки? Хоть одно имя можете припомнить?

— Вероятно, моей супруге лучше известно...

Элг вздохнул и покачал головой. Ему хотелось громко кричать, но он удовольствовался тем, что оставил достойного родителя в покое и прошел в ординаторскую. Там сидел Валентин Карлссон, невероятно рыжий на фоне белых стен.

— Ну как? — спросил Карлссон.

— Безнадежно. Я не добился от папаши ни единого разумного слова. Он совсем не от мира сего. А ты что узнал?

— Я разговаривал с доктором Мубергом. — Карлссон кивнул на молодого врача за письменным столом.

Элг протянул руку.

— Элг, — представился он.

— Муберг. Острое алкогольное отравление. Едва не умер. Такой молоденький. И столько спирта. Удивительно, что остался жив.

— Он выживет?

— Судя по всему, да. Но обещать что-нибудь наверняка не могу. Хотя сам я не сомневаюсь.

— Долго еще он будет без сознания?

— Трудно сказать. Вообще-то должен вот-вот прийти в себя. Вы, конечно, хотели бы его допросить.

— Было бы желательно.

— А что он натворил?

— Если бы мы знали! — в один голос сказали Элг и Карлссон.

— Не знаете?

— Только догадываемся, — сказал Элг.

Он потеребил свои белые волосы и закурил сигарету. Пепельницы он не обнаружил и не знал, куда бросить обгорелую спичку.

— Здесь можно курить? — спросил он.

— Конечно. Сам я, правда, не курю: не положено в служебное время. Жую табак.

— Да ну? Вот это здорово, — просиял Валентин.

Он вытащил табакерку и угостил врача. Тот поблагодарил и взял щепоть.

Элг смотрел в потолок и думал, уж не сходит ли он с ума.

Врач был не менее рыж, чем его коллега. Неужели все рыжие жуют табак? Да нет, спохватился он. Жена у меня тоже ведь рыжая, а она не жует табак. Все-таки утешение.

27

Работник городской санитарной службы Петтерссон объезжал Нюхем, забирая мусор из мусоросборников. Собственно говоря, работа не такая уж грязная: вытащить полный мешок, поднять его на прицеп, а на его место поставить новый.

Но в тот день не все шло гладко. Два крафтовых мешка лопнули, и ему пришлось руками подбирать дурно пахнущее содержимое. В одном мешке оказалось битое стекло, и он порезал руку.

Настроение у Петтерссона испортилось. Что за народ! Неужели так трудно выбрасывать мусор поаккуратнее. Особенно не любил он тех, кто швыряет в мусоропровод бутылки.

Открыв очередной мусоросборник, он подсунул колышек, чтобы дверь не захлопнулась, слегка пригнулся и шагнул в тесное помещение.

На него пахнуло смрадом. Петтерссон поморщился, взглянул на мешок для мусора и оцепенел. Потом часто заморгал, не веря своим глазам, челюсть у него отвисла, он с трудом сглотнул слюну. И долго стоял не шевелясь.

Когда столбняк прошел, Петтерссон со стоном бросился прочь, через подвал, вверх по лестнице, через дверь. На улицу! И скорее к телефону.

— Он очнулся, — сообщила сиделка.

— Я понимаю, вам нужно с ним поговорить, но... — сказал врач.

— Мы недолго, — заверил его Элг.

— Ладно, недолго можно, — разрешил врач.

— С глазу на глаз, — предупредил Карлссон.

Еркер очнулся. Слабый и отрешенный, не сознавая, где он находится. Но когда взгляд мальчика упал на родителей, веки у него дрогнули. Он отвернулся к стене. Было ли ему стыдно перед ними или они были ему неприятны, он демонстративно повернулся к ним