Книга Спецназовец. Точка дислокации - Андрей Воронин

К тому же до Лугового вдруг дошло, что вопрос о том, имеет или не имеет носатый дагестанец по прозвищу Душман право высказывать свое никому не интересное мнение, в данный момент является второстепенным. Гораздо важнее было другое: где, в самом деле, пацаны? На то, чтобы убедиться, что в этом доме воевать уже не с кем, много времени не требуется, а их нет как нет… Или дом только кажется пустым?

Быков наконец нашел нужную кнопку, и видный только ему одному монитор включился, бросив на его лицо характерный голубоватый отсвет.

— О, — сказал Ти-Рекс, вглядевшись в россыпь черно-белых картинок, — один легок на помине. Куда это он так нарезал?

На одной из картинок была видна фигура высокого человека в джинсах и камуфляжной куртке, который, стремительным броском преодолев ярко освещенное прожектором пространство двора, птичкой перемахнул через высокий забор и исчез в темноте.

— Кто? — хищно подавшись вперед, спросил Баклан.

— По-моему, Спец, — с сомнением произнес Быков. — Джинсы, армейский бушлат…

— Спец, — уверенно подтвердил Баклан. — И что он?..

— Да ничего, — сказал Быков. Он уже стоял, деловито проверяя обойму захваченного в качестве трофея штурмового пистолета «аграм». — Рванул куда-то так, что пятки засверкали. Махнул через забор, и поминай как звали.

— Вот сука, — мгновенно утратив остатки эйфории, скрипнул зубами Луговой. — Я же говорил!.. Сказочник хренов, профессор кислых щей…

— Ты много чего говоришь, — сквозь зубы заметил Быков. — Это потому, что думаешь мало. Ну, что стал? Дуй за ним! Я поищу Жука и догоню. Машину где оставили — у шлагбаума?

— Машины, — машинально поправил Баклан. — Да, там.

— Дуй! — повторил Быков, и Баклан дунул, поскольку, когда Ти-Рекс разговаривал таким тоном, медлить было небезопасно: существовал риск получить дополнительное ускорение, сопряженное с чувствительными болевыми ощущениями.

— Не доверяешь своим людям, э? — нарочито нейтральным тоном осведомился Расулов, гася окурок в чашке, из которой пару часов назад пил кофе покойный Курбаши.

Окурок коротко зашипел. Быков со щелчком загнал на место магазин и передернул затвор.

— Тебе я тоже не доверяю, уважаемый. В любом случае не тебе их судить. Они за тебя жизнями рисковали.

— Прости, не хотел обидеть. Я вам благодарен — и им, и тебе. Тебе — особенно. Спасибо, что отдал мне Курбаши.

— Охота была мараться, — отмахнулся от благодарности Ти-Рекс. — Ты хотя бы удовольствие получил. Да и оружие в руках способствует взаимному доверию. А то ведь у меня на лбу не написано, что я именно от Шапошникова.

— Верно, — усмехнулся Расулов, дотронувшись до ствола стоящего рядом с креслом автомата примерно таким же жестом, каким хозяин рассеянно треплет за ушами примостившуюся рядом собаку. — Если позволишь, я пойду с тобой.

— Ну а то как же, — усмехнулся Быков. — На твоем месте я бы тут и минуты лишней не остался. Да и что ты тут высидишь, кроме новых неприятностей?

— Верно, — повторил Расулов.

Он встал и привычным движением подхватил автомат. Несмотря на мятый цивильный костюм с выглядывающей из-под пиджака несвежей белой рубашкой и торчащий из бокового кармана галстук, оружие в руках у дагестанца смотрелось так, словно он с ним родился. Быкову пришлось напомнить себе, что этот человек — бывший десантник, ветеран афганской кампании, чтобы подавить инстинктивное желание спустить курок, всякий раз возникавшее у него при виде вооруженного кавказца. В этом плане он не так уж сильно отличался от Баклана, разве что лучше умел держать себя в руках, тщательно скрывая мысли и чувства, не делавшие ему чести.

Вдвоем они бегло осмотрели сначала дом, а затем и двор. Замеченные Быковым изменения сводились к тому, что в холле первого этажа кто-то включил свет, а из гостевой ванной, где бесславно завершилась блестящая карьера генерала ФСБ Курбанова, бесследно пропал его маузер. Роман Данилович видел кобуру от этого пистолета — она висела на стене в спальне, куда он давеча заглянул в поисках затаившихся охранников. На деревянной крышке поблескивала потускневшей медью табличка с именной гравировкой: «Комэску Петру Курбанову за храбрость в боях с контрой. Семен Буденный. 20 сент. 1919 г.». «Мародеры», — проворчал Быков, обнаружив пропажу маузера из ванной.

Помимо всего прочего, исчезновение пистолета указывало на то, что кто-то из его подчиненных побывал на втором этаже. У Баклана при себе маузера не было — такую игрушку не так-то просто спрятать на теле, да Луговой и не стал бы этого делать, поскольку был начисто лишен свойственной большинству мужчин нездоровой, уходящей корнями в далекое прошлое тяги к оружию. Для него оружие было просто оружием — инструментом для насильственного прекращения жизни, таким же обыденным, хотя и необходимым, как для плотника — пила или топор. А зачем плотнику во время работы вторая пила, да еще и антикварная?

Значит, кто-то — либо Жук, либо Спец — поднимался наверх, но не счел нужным поприветствовать восставшего из мертвых командира. Это было странно, как и увиденное на мониторе стремительное бегство Якушева. Картинка получалась красноречивая и довольно неприятная: пришел вместе со всеми, неизвестно на что рассчитывая, подкрался, увидел командира, которого считал убитым, и, вместо того чтобы обрадоваться, почему-то задал стрекача. Ответ на вопрос «почему?», увы, представлялся очевидным, и Роман Данилович с облегчением перевел дух, не найдя ни в доме, ни во дворе убитого ножом в спину или пулей в затылок Жука.

Глава 19

Генерал Курбанов выдавал желаемое за действительное, называя своего осведомителя дураком. Если агент, работавший на него под оперативным псевдонимом Данаец, и был глуп, то не настолько, чтобы очертя голову лезть прямиком в расставленный его превосходительством примитивный медвежий капкан. Едва получив сообщение о гибели Ти-Рекса, Данаец понял, что, независимо от дальнейшей судьбы остальных участников событий, следующий на очереди он. Курбаши больше не нуждался в Данайце; он мог пригодиться для нанесения пары-тройки легких завершающих штрихов, и не более того. При этом знал он слишком много, чтобы его превосходительство с легким сердцем позволил ему и дальше коптить небо. Сам не зная зачем, Данаец все еще хотел жить и потому считал, что внутри генеральской дачи, представляющей собой готовую захлопнуться смертельную ловушку, ему лично делать нечего.

Он рос безотцовщиной, и, сколько себя помнил, главным человеком в его жизни была мама. Даже в сложный период полового созревания, когда бурлящие в крови гормоны превращают подростков в настоящие исчадия ада, его отношения с мамой испортились далеко не так сильно, как у большинства сверстников. Разумеется, он принес ей немало огорчений, но она не стала меньше его любить, и он об этом отлично знал.

Богато они не жили никогда; честно говоря, их семейный бюджет не дотягивал даже до уровня так называемого среднего достатка. Поэтому ни о каком высшем образовании не могло быть и речи, так же как и о том, чтобы откупиться от службы в армии. Он честно отмотал срочную, а потом подписал контракт и подал рапорт о переводе на Кавказ: участникам боевых действий платили приличные деньги, а мама к тому времени уже начала болеть и больше не могла зарабатывать на жизнь самостоятельно, без помощи сына. Какое-то время все было нормально: мама переживала, а он слал ей бодрые письма и денежные переводы, гордый тем, что наконец-то может ей помочь — помочь по-настоящему, а не просто подмести пол в квартире и вымыть после ужина посуду.