Книга Замыкающий - Валентина Сидоренко

Невестка преследовала его. Особенно после того, как Эдуард Аркадьевич имел неосторожность высказать свое мнение по поводу избиения Боба. Внук действовал странно и энергично. Он подал в суд, постоянно перезванивался со следователями и адвокатами, назначал цену, всякий раз повышая ее.

Бабки, баксы, доллары – самые частые и значительные слова на языке Боба.

И Эдуард Аркадьевич посмел! Что было… Ему указали место… Оно было за дверью этой квартиры.

Оставшись утром один, Эдуард Аркадьевич еще раз обошел всю квартиру. Большую, забитую мебелью, чужую… «Это несправедливо, – грустно подумал он, – здесь часть родительского дома тоже… Буфет – и тот родительский». Он заглянул в комнаты сына. Ворсистые ковры вычищены, большие китайские вазы матово поблескивали на полу. Эдуард Аркадьевич прошел в другую комнату и не без злорадства заметил, что постели две. Супруги спят в разных комнатах. По брюкам и пиджаку он определил, что меньшая – комната сына. На стене портрет Корбюзье. Да он сам когда-то увлекался Корбюзье. И, конечно, Эйнштейн. От умиления защипало в глазах. Знакомая шкатулка стояла на полке. Поколебавшись, он потянулся за ней. Внизу стояла китайская ваза. Опираясь на нее, он пошатнулся, ухватился за полку, и та вдруг оборвалась на вазу. Раздался грохот. Эдуард Аркадьевич упал, ухватив обломок вазы. Когда он встал, то увидал на полу удручающую картину. Ваза разлетелась вдребезги. Книги валялись грудою, пересыпанные долларами из шкатулки, у которой отлетела крышка. Эдуард Аркадьевич нагнулся и взял одну стодолларовую бумажку. Потом пошел в прихожую, нашел свой плащ и берет. Потом вспомнил, вернулся за остатками скопленных от сына и внука рублей. Положил на их место ключ и, облегченно вздохнув, закрыл дверь.

Дуб долго смотрел на стодолларовую бумажку.

– Так это и есть сволочь вонючая. – Он понюхал ее и добавил: – Хуже китайцев.

– Мы соберем тебе юбилей, – радостно подсказал Эдуард Аркадьевич.

Дуб встал.

– Теперь уж Бертолетка точно явится. У нее нюх на деньги и застолья.

– Как ты думаешь, нам хватит?

– Ну-у! Надо Октября будет позвать.

– А-а! Разбежался твой Октябрь сюда ходить…

* * *

У Дуба жилось свободно. И спокойно. Днем Эдуард Аркадьевич обходил магазины, выискивая, где подешевле, и заранее примеряясь к юбилейным покупкам. Потом готовил обед, и Дуб обедал.

– Ты где раньше был, Эдичка? – удивлялся Дуб. – Как бы мы хорошо с тобой жили. Может, я не все бы пропил…

– Я тоже все пропил. У Маргоши…

– У Маргоши не жалко. К весне продам квартиру и уеду с тобой к Ивану. Нам троим до самой смерти этой квартиры хватит.

Портили жизнь только соседи. Особенно одинокая Галя снизу. Ее крик доставал до костей. То ей не нравилось, что они шумели. То Эдуард Аркадьевич повесил выстиранную им куртку на веревку балкона, и капли с куртки стекали на ее вылизанный до блеска балкон. Однажды он уснул и сжег пустую кастрюлю на кухне, в которую собирался и забыл налить воды. Соседка вызвала милицию. Двое молодых омоновцев, войдя в квартиру, потребовали документы. Дуб взревел:

– Я нахожусь в своем доме! Я никого не убил, не ограбил. Я что, не имею права испортить свою собственную кастрюлю?!

Эдуард Аркадьевич пошел на кухню и показал кастрюлю.

– А вы кто?!

– Я собственно…

– Гость! – не унимался Дуб. – Я имею право на гостя и эту кастрюлю… Сука! – сказал он о соседке, когда ОМОН ушел. – Есть же такие бабы на свете! Ну их… таких… Лучше уж моя пьяница Бертолетка.

Бертолетка явилась этим же вечером. Дуб, как всегда, лежал на своей сетке, на которую бросили полосатый матрац. Эдуард Аркадьевич сидел в углу на полу, на облезлой меховушке, которая ночью в этом же углу служила ему постелью. Он читал Пастернака, время от времени вслух. Дуб, закинув руки за голову, молчал, а только глядел в одну точку.

– Мы с тобой заведем корову, – сказал он вдруг. – Твоему Ивану понравится корова, как ты думаешь?

– Не знаю. Он хотел завести козу.

– Ну че там коза?! Корову!

Входная дверь чуть скрипнула, и Эдуард Аркадьевич увидел женщину. Она как-то странно проскальзывала, как бы сквозь дверь, напирая ее на себя. Потом постояла тихо в прихожей.

Дуб не мог видеть ее, но весь напрягся и сказал Эдуарду Аркадьевичу:

– Явилась – не запылилась! Я вас приветствую, мадам!

Женщина в темной прихожей коротко, по-девчоночьи хихикнула и вышла на свет. Она худа и молодится, но Эдуард Аркадьевич без труда определил в ней свою ровесницу.

– Хелло, мальчики!

Присутствие незнакомого мужчины, видимо, не смутило ее. Она привыкла ко всему в этой квартире.

– Но… Явление, – не вставая, сказал Дуб. – Эдя, разрешите представить вам… мадам Бертольд… в простонародье – Бертолетка. Мадам, поприветствуйте нас!

Женщина и вправду присела перед Эдуардом Аркадьевичем, и тот вскочил, суетливо обшаривая ворот рубашки. Она поднесла ему маленькую прокопченную ладошку, пахнущую папиросным дешевым табаком.

– Вероника, – произнесла она.

– Верка, – пояснил Дуб, – золотая ручка. Ну-с, как вы прожили, мадам, на мои пятьдесят рублей?! Вы, конечно, разжились… брильянты покупали, в ресторанах кушали! А-а? Что-то долго мы не имели счастья вас лицезреть.

Бертолетка глубоко вздохнула, скинула на пол плащик и, крутанувшись девочкой, помахала ему ручкой.

– Володя! – сладенько произнесла она. – Ну, не ревнуй! – Она села к нему в ноги и, взяв с полу пачку сигарет, закурила.

Эдуард Аркадьевич разглядывал ее с интересом. Невысокая, худая. Крошечные, какие-то бескостные ноги, которые она сложила одна на другую, покачивались. В фигуре еще сохранялись остатки молодости, но пестрая головенка с пегими от седины волосами и пожившее, мятое, синеющее от алкоголя лицо выдавали и возраст, и образ жизни своей хозяйки. Эдуард Аркадьевич глядел на нее и волновался. Он еще не понял, что взволновало его.

– Молодой человек, – обернулась она к нему, – может, предложите мне чаю…

– Ну, молодой, давай жеребчиком на кухню, – добавил Дуб, – а я тут побеседую с дамой.

Эдуард Аркадьевич как-то странно потоптался на месте и пошел на кухню. Он поставил чайник и поискал глазами между рамами: чем бы угостить гостью. Кашу от ужина он не решался подать и сделал бутерброд. Хорошо, что он раскошелился сегодня на колбасу.

Кухня у Дуба была так же пуста, как и квартира. Кроме электроплиты, – это было удивительно, что она осталась, – в углу была свалена какая-то посуденка и стоял стол на трех ногах, оттого, видимо, не пропитый, и самодельная табуретка. Черная от копоти лампочка под чернополостным потолком тускло освещала облысевший линолеум и редких, унылых от недоедания тараканов. Эдуард Аркадьевич очень тщательно сделал бутерброд и, заварив чаю, выбрал самый красивый, по его мнению, стакан, вытер его о штаны, налил чаю и понес.