Книга Ее величество Тайга. Рысь Кузя - Эльмира Нетесова

— Пойду-ка я в село. Кузенька. Его там неподалеку видели. Я-то еще сомневался. Думал, вернулся он в берлогу иль где неподалеку бродит, ан нет. Там он. Надо людей предупредить. Может, сам что о нем услышу. Когда-то он на мой зов откликался, шел ко мне на голос. Теперь поверит ли?

Кузя провожала старика в село, мчась рядом, по деревьям. До села, если напрямик, не так далеко. К ночи успеть можно.

Не хотелось, чтоб кто-то в пути обидел деда, напугал иль того хуже…

Старик шел на голос рыси, целиком доверившись ей. Та, пробежав немного, останавливалась, кричала, дед и спешил на голос.

Когда до села оставалось совсем немного, Кузя уже чувствовала запах дыма, она внизу разглядела следы медведя.

Рысь прыгнула с дерева. Подбежала к следам. Они были еще совсем теплые. Их даже морозом не схватило. Кузя ткнула в них носом, показав следы Акимычу. Но тот в темноте не разглядел. И Кузю не понял.

Пробежав еще немного, Кузя слушала треск сучьев. Увидела, как медведь сворачивал из тайги к жилью.

Кузя нагнала. Медведь огрызнулся на нее и тут же увидел человека, целящегося в него из ружья.

Рысь сиганула на плечи мужику, сбила с ног. Ружье отлетело в сторону, человек — лицом в сугроб.

— Сюда! успел он крикнуть в снег.

Но голос его никто не услышал, лишь запыхавшийся Акимыч, подскочив к Кузе, верхом сидящей на мужике, сказал сердито:

— За что ты его?

Кузя повернулась в ту сторону, где был медведь. Он убежал в тайгу. И только потрескивание веток выдавало его.

Глянув на ружье, на вытоптанный снег, лесник догадался, что произошло здесь. Позвав за собою Кузю, кинулся он в тайгу догонять медведя.

Кузя не знала, помнит ли косолапый Акимыча, но остановить его, если он когда-то любил лесника, решилась по-своему, зная медвежий норов и привычки.

Схватив вязаную рукавицу деда, помчалась с ней по веткам. Нагнав медведя, кинула варежку перед носом зверя. Тот замер.

Кузя знала, что вещи людей-врагов медведи рвут в клочья. Так многие люди спасались от медвежьей расправы, стаскивая с себя одежду на бегу, когда звериная погоня уже дышала в уши. Медведь останавливался рвать вещи, а человек бежал. Зверю казалось, что он рвет кожу врага, но в морду летела следующая вещь, а человек убегал живым.

Варежку медведь обнюхивал, вздрагивая, оглядываясь по сторонам. Боялся погони, человечьего ружья.

Кузя хорошо понимала его.

— Гриша! Гришенька! Голубчик ты мой, не убегай. Пошли ко мне, родимый, — подошел лесник. Медведь встал на задние лапы. — Гришка, я ж тебе меда дам, сколько хочешь. Картошки печеной поешь. Ты ж любил это. Пошли ко мне. Вовсе я один — внучка учиться уехала. Хоть ты мне отрадой станешь, — подошел лесник вплотную к медведю. В стороне слышались голоса людей. — Пошли подальше от них, от этой науки и убивцев, — дрожал голос лесника. Медведь послушно шел за человеком, а тот не подозревал, что косолапый, как и рысь, хорошо понимал каждое его слово. — Знали бы эти нехристи окаянные, как тяжко вырастить всякую бедолагу. Смалечку, с медвежонка зверя выходил, от болезней лечил. К тайге приноравливал его. Даже берлогу первую вместе выбирали. Все годы как за родным смотрел, а этот паршивец с ружьем вышел. Ведь и убить мог, прохвост негодный. А по какому праву, за что? Ведь не набедокурил, никого не сгубил, хоть и зверь. Может, его жизнь нужней твоей, даром, что ты — человек, пьянчуга подлый. Сунься еще на участок, я тебе покажу, где задницу надо парить, бандит!

Кузе известно: лесник многих людей выгонял из тайги. Не за добрые дела, конечно.

За силки и капканы, за петли и ловушки, случалось, бил в тайге мужиков. За всякую загубленную жизнь — гнал из леса палкой.

Знал и медведь: не любили в селе Акимыча. Сколько раз поджечь его дом хотели. Да судьба щадила лесника.

Один раз уже угол огнем взялся, а тут — дождь полил, погасил пламя.

В другой раз забыл Акимыч гостинцы зверушкам: вернулся, увидел поджог — сам погасил.

Потом девчонка, внучка, запах дыма почуяла вовремя.

Медведь знал: Акимыч не обидит, вот только как медвежонок без родителя на свет появится? Кто его к матухиным соскам подвинет, согреет?

А Кузя о своем думала: весь день с пустым брюхом по тайге бегала. Поймал что-нибудь дружок иль тоже голодный рыскает, ищет ее по тайге?

Вот и пришел Акимыч с медведем к зимовью. Кузя крикнула им сверху, помчалась в лежку — напрямик. Теперь надо и своим заботам уделить время.

Кузя, конечно, слышала, как лесник крикнул на прощанье:

— Не забывай меня, Кузя! Приходи, голубка!

«Приходи… Сунься попробуй, если у тебя медведь под печкой жить будет. Какая рысь решится к тебе прибежать? И я из ума не выжила. Иль я медведей не знаю? Приди — так он живьем из шкуры вытряхнет. Он твое зимовье не иначе как своей берлогой посчитает, если зимовать останется. Попробуй сунься в гости! Мы ж не лезем к медведям в берлоги ни по какой погоде. И к тебе, пока медведь жить будет, не приду», — решила Кузя.

Вернувшись на участок, сразу услышала голос дружка. Тот уже всю тайгу избегал. Искал Кузю. Около лежки заяц в сосульку превратился. По-светлу загрыз. Ждал, звал, теперь уж совсем замерз косой. Придется вместе со шкурой есть. Кузя и тому рада. За день проголодалась.

Рысь, проглотив зайца, подошла к ели, где устроила она дупло и лежку. Это дерево ей было дорого по-особому. Оно не только росло на ее участке, не просто было рысьим домом, — с него она оглядывала свои и соседские владения. А еще, будучи старым, никогда не ошибалось в погоде.

Еще вчера скорчившиеся, согнутые морозом, лапы выпрямились. Иголки не повернуты друг к другу от холода. Они распушились. Значит, тепло идет. Да и Кузькина шерсть зачесалась. Скоро линька. Надо всласть поохотиться, чтобы шерсть весной была ровной, не торчала клоками, тогда и линька пройдет быстро, без зуда.

Рысь посмотрела на дружка. Тот за прошедший год резко изменился. Зубы пожелтели. Значит, в серьезный возраст вошел. Нос почернел, как и губы, — первый признак свирепого нрава. Усы стали жесткими — больше надеется на обоняние и меньше доверяет глазам.

Кузя знала: у многих зверей прошедшая болезнь подкосила зрение. Покуда чуму пережили — не только лето, но и осень миновала, подлечиться было некогда.

Выжившие звери еще долго будут изгонять из себя болезнь.

Рысь разглядывала и в благодарность за добычу вылизывала кота.

О, как затвердели кисточки на ушах его! И вспомнилось Кузе, как однажды девчонка спросила Акимыча:

— Дед, а на что у рысей кисточки на ушах? Чтобы от кошки отличать?

— Кошке до рыси — как обезьяне до человека, никогда не дорасти. Кошка одного рысьего крика не стоит. Дура она… прости меня, Господи!

— Зачем ты так? — удивилась девчонка.