Книга Время расставания - Тереза Ревэй

Валентине все это время недоставало Одили. Она получила от парижанки несколько межзональных карточек, в которых не содержалось ничего интересного. Тринадцать напечатанных строчек, дополненных одной-двумя фразами Одили, не могли заменить ей отсутствующую подругу. В начале своего добровольного изгнания в Монвалоне, когда Валентина вела одинокий, почти монашеский образ жизни, она не раз ловила себя на мысли, что не понимает, как Одиль может находиться в Париже. Что с ней сталось? Рыжеволосая красавица по-прежнему подвержена приступам гнева? Раздражается ли она, видя вражеских солдат в ресторанах или на террасах кафе, выказывает ли им свое презрение?

Когда Валентина вышла из такси у подъезда здания на Марсовом поле, она испытала невероятное облегчение.

Валентина разглядывала лучшую подругу, пытаясь понять, изменилась ли она. Ее волосы, собранные на затылке, все так же полыхали ярко-рыжим, хотя, вполне возможно, уже не совсем натуральным цветом. Одиль встретила гостью радостным криком, сжала в объятиях, как будто намеревалась задушить, а затем увлекла в гостиную.

Очутившись там, Валентина почему-то почувствовала неловкость. Здесь все было по-прежнему: коллекция картин Пьера, кресла из светлого дуба, но яркий свет ламп казался слишком резким; его блики играли на стальных остовах стульев и на металлических рамах ширм.

Быть может, ее встревожила излишняя суетливость приятельницы? Одиль нервно поводила руками, постоянно дергалась, как будто ей за шиворот насыпали толченого стекла. Ее лицо было напряженным.

Хозяйка дома достала бутылку коньяка, протянула бокал Валентине, второй поднесла к губам.

— За нашу встречу, моя дорогая! — бросила она с мимолетной улыбкой. — Я просто поверить не могу, что это ты, собственной персоной, сидишь здесь, у меня. Ты ведь уверяла, что не вернешься в Париж, пока последний немец не получит пинком под зад!

— Представь себе, я не видела Андре почти год. Он приезжал на несколько дней в Монвалон лишь прошлой весной.

— И тебе недостает твоего драгоценного супруга? — с иронией спросила Одиль.

Валентина удивилась этой интонации в ее голосе. Одним большим глотком Одиль опустошила бокал и наклонилась, чтобы налить еще. Горлышко бутылки звякнуло о край бокала.

— Время от времени я вижусь с ними, с Андре и Камиллой. Несколько раз мы ходили в театр. Моя крестница хорошеет с каждым днем. Только ей надо сделать стрижку, но она отказывается. Малышка упряма, как осел, но я люблю девушек с характером. Ведь это крайне важно для женщины, ты не находишь?

Валентина смотрела, как ее подруга подходит к дивану. Перед тем как сесть, она сделала странный пируэт.

— Как дела у Пьера?

Одиль, испустив глубокий вздох, откинула голову на спинку дивана с обивкой из ярко-фиолетового сатина. Она долго молчала, и Валентина уловила в вытянутом, расслабленном теле подруги некую отрешенность от всего мира.

— Пьер… Я так и не смогла родить ему ребенка, ну, ты знаешь. Возможно, если бы не это, все сложилось бы по-другому. А ведь я очень старалась! Посещала всевозможных профессоров, поражающих своим серьезным видом: «Немного терпения, мадам. У природы есть резоны, которые наш разум, увы, не может постичь…» — насмешливо передразнила Одиль. — Признаюсь, порой я даже завидовала тебе.

Она подняла голову и внимательно посмотрела на Валентину.

— Ты все еще можешь взять приемного ребенка, — заметила Валентина, ощутив прилив раздражения. — Сейчас так много сирот.

— Маленький еврей, ты об этом? — У Одили из горла вырвался горький смешок. — Хотела бы я видеть лицо Пьера, когда в наш дом войдет крошечная «звезда». И ты думаешь, что он с гордостью представит его своим друзьям в безупречно сидящих мундирах, в великолепных, начищенных до блеска сапогах, друзьям, которые не сомневаются в том, что они являются людьми первого сорта?

Валентина вздрогнула и, в свою очередь, сделала большой глоток коньяка. Она слишком быстро проглотила его и закашлялась. Затем женщина открыла портсигар, лежащий на низком столике.

— Я могу взять одну?

— Ты можешь брать все, что захочешь, — Одиль небрежно обвела комнату рукой. — Можешь выбрать любое вино или заказать кухарке любое блюдо. Мы ни в чем не испытываем недостатка.

Взгляд Валентины стал суровым.

— И это тебя не смущает? — резко бросила она.

Одиль пожала плечами.

— Тебе этого не понять. Ты там отлично устроилась, в своей деревне.

Валентина почему-то не стала протестовать. Она была обескуражена: квартира была слишком светлой, а подруга превратилась в совершенно незнакомого ей человека. В полной тишине раздался звук зажигаемой спички. Снаружи вновь полил дождь. Капли барабанили по оконным стеклам. На город уже упали сумерки, но за окном еще угадывались хрупкие силуэты деревьев. На земле не валялось ни одной веточки. Прохожие собирали их украдкой, они даже отрывали от стволов кусочки коры, чтобы лишнюю минуту погреться у огня.

Одиль полностью погрузилась в свои мысли. Она могла больше ничего не рассказывать о делах мужа. У Пьера Венелля все шло отлично. Вероятно, много лучше, чем до войны. Валентина чувствовала, что все внутри у нее леденеет. Она никогда не любила этого человека, но терпела его присутствие и пыталась найти в нем хоть что-то хорошее, потому что Пьер женился на ее лучшей подруге. Отныне он внушал мадам Фонтеруа только презрение, Одиль же вызывала у нее жалость.

Через приоткрытую дверь столовой Валентина увидела, как двое слуг в полосатых жилетах суетятся вокруг стола, расставляя бокалы и тарелки. Они о чем-то тихо переговаривались.

— Думаю, мне пора, — сказала Валентина, вставая.

Ее подруга тоже поднялась. Теперь они стояли рядом. Валентина заметила, что лицо Одили какое-то одутловатое. На губах лишь бледный след карминовой помады. Казалось, что Валентина смотрит на рыжеволосую женщину сквозь мокрое стекло, и она пожалела, что не может протереть его рукой, чтобы смахнуть с лица близкого ей человека печаль и горечь.

— Мы могли бы увидеться послезавтра, — предложила Одиль. — В посольстве Германии состоится небольшой прием. Если хочешь, Пьер достанет тебе приглашение.

— Я не думаю, что это хорошая идея, — прошептала Валентина, вспоминая о распоротой подкладке пальто. — На самом деле просто плохая.

На улице уже совсем стемнело, и фары одинокой машины тонули в тумане. Несколько робких лучиков света сумели пробиться сквозь светомаскировку на окнах. Поежившись, Валентина подняла воротник пальто и поискала глазами такси. Осознав, что ее попытки остановить машину тщетны, она направилась к входу в метро. Она пробила билет и прошла на платформу. Вокруг нее стояли люди в мокрой одежде, от которой исходили неприятные испарения. И у мужчин, и у женщин были одинаково усталые лица. Плакат на стене призывал французских рабочих записываться добровольцами. Трое немецких солдат с рюкзаками на спине беседовали весьма оживленно. Решительно, шага нельзя сделать, чтобы на них не наткнуться!