Книга Теории всего на свете - Джон Брокман

Увы, методы управления рисками, принятые не в нашем организме, а в наших организациях, совершенно иные. Нынешняя практика сводится к тому, чтобы найти в прошлом худший сценарий, окрестить его «стресс-тестом» и внести в него поправки, даже не задумываясь, что, подобно тому, как в изучаемом прошлом случилось сильное отклонение, у которого не нашлось прецедента, так и наши поправки могут оказаться недостаточными. К примеру, нынешние системы оценки риска берут худший в истории человечества финансовый кризис, худшую войну, худшую стратегию в области процентной ставки, худшие показатели безработицы и т. п., считая их отправной точкой при прогнозировании худшего будущего. Многих из нас весьма разочаровало применение метода «стресс-тестов», при котором аналитик никогда не выходит за пределы того, что случалось раньше. Приходится даже сталкиваться с обычными проявлениями наивного эмпиризма («А доказательства у вас есть?»), когда высказываешь предположение, что нам может понадобиться рассмотреть и вариант похуже.

И разумеется, такие системы не предполагают рекурсивного анализа, который позволил бы понять очевидное: у худшего события из прошлого не было прецедента того же размаха, и любой, кто стал бы накануне Первой мировой рассматривать «худший сценарий из прошлого Европы», вскоре столкнулся бы с неприятной неожиданностью. Я называю это явление лукрецианской недооценкой, в честь древнеримского поэта и мыслителя Лукреция, который писал: дурак верит, что самая высокая гора в мире равна по высоте самой большой вершине из всех, какие он сам когда-либо видел. В свою очередь, Дэвид Канеман пишет, опираясь на труды Говарда Кюнрейтера, что «защитительные меры, предпринимаемые частными лицами или правительствами, обычно проводятся с учетом худшей катастрофы из всех, что реально происходили в прошлом, и как бы направлены на борьбу с катастрофой именно такого масштаба и характера… Представления о еще более печальной катастрофе приходят в голову лишь с трудом»[81]. К примеру, писцы в Древнем Египте использовали самую высокую отметку уровня воды в Ниле как «худший сценарий». Никакой экономист никогда не задавался очевидным вопросом: «А что, с годами интенсивность экстремальных событий только снижается?» – или, по крайней мере, не проводил соответствующих проверок. Увы, если взглянуть в прошлое, ответом будет: «Извините, нет, не снижается».

Подобное же опасное безрассудство можно увидеть и в случае с фукусимским ядерным реактором: его строили в расчете на худший сценарий из прошлого, без экстраполяции на гораздо более скверные варианты развития событий. Что ж, природа, в отличие от риск-менеджеров, готовится к тому, чего не случалось раньше…

Итак, если люди склонны всегда сражаться в прошедшей войне (а не в нынешней), то природа всегда сражается в войне следующей. Но, конечно, у нашей природной гиперкомпенсации существуют свои биологические пределы.

Эта форма избыточности остается гораздо, гораздо более экстраполятивной, чем наше сознание, которое интраполятивно.

P. S. Понятие «приспособленности», широко употребляемое в современной научной речи, не кажется мне достаточно точным. Я не могу понять: то, что называют «дарвиновской приспособленностью» – просто интерполятивная адаптация к текущему окружению или же тут есть какие-то элементы статистической экстраполяции. Иными словами, есть существенная разница между прочностью (подразумевающей, что стрессоры объекту не наносят ущерба) и тем, что я назвал антихрупкостью (подразумевающей, что объект даже получает пользу от стрессоров).

Прекрасный закон непредвиденных последствий

Роберт Курзбан

Адъюнкт-профессор эволюционной психологии Пенсильванского университета, директор Пенсильванской лаборатории экспериментальной эволюционной психологии; автор книги Why Everyone (Else) is a Hypocrite («Почему все (остальные) – лицемеры»)

Примерно в 1900 году на Сидней обрушилась чума, и власти назначили за убитых крыс премию, чтобы поощрить жителей истреблять их. В те годы уже все знали, что крысы – прибежище блох, которые являются переносчиками этого заболевания от крыс к человеку. Назначая вознаграждение, власти хотели, уменьшив число грызунов, уменьшить и масштабы эпидемии. Однако жители города в погоне за вознаграждением стали – специально разводить крыс! Вот такое случилось непредвиденное последствие.

Закон непредвиденных последствий часто связывают с именем американского социолога Роберта Мертона. Дух этого закона проявляется в самых разных формах – и не в последнюю очередь во введенном Адамом Смитом понятии Невидимой руки рынка. Этот закон восхищает хаотичностью своих проявлений, как если бы сама Природа то и дело насмехалась над нашими попытками обуздать ее.

Идея закона состоит в следующем. Вмешиваясь в системы, где много движущихся/меняющихся компонентов (особенно в экологические и экономические), мы получаем (из‑за сложных взаимодействий между компонентами системы) не только те эффекты, на которые рассчитывали, но и другие, не предсказанные или даже непредсказуемые.

Примеров тому множество. Вернемся в Австралию. Один из самых известных примеров непредусмотренных последствий такого рода – завоз Первым флотом[82] кроликов в качестве пищи, выпуск их в дикую природу, дабы на них потом охотиться, и вот вам непредвиденные последствия: кроличья популяция стала расти ошеломляющими темпами, вызвав невероятное экологическое опустошение Зеленого континента. Это, в свою очередь, привело к принятию мер по контролю над кроликами, в том числе – к постройке чрезвычайно длинной изгороди, что, в свою очередь, привело к незапланированным последствиям: в 1930‑е годы она помогла трем девочкам найти дорогу домой, что, в свою очередь, имело неожиданные последствия: в 2002 году появился основанный на этих событиях фильм «Кролико устойчивая изгородь»[83], завоевавший ряд наград.

Подобные цепочки последствий возникают из‑за того, что внесение изменений в одну часть системы, имеющей множество взаимодействующих частей, приводит к изменениям и в других ее частях. Поскольку многие системы, на которые мы пытаемся влиять, сложно устроены, но при этом недостаточно нами поняты (живые организмы, среды обитания, рынки), результатом воздействия обязательно окажутся и такие, труднопредсказуемые последствия.

Это не значит, что эти последствия всегда будут нежелательными. Недавно власти некоторых муниципальных образований изменили законы, регулирующие использование марихуаны, облегчив ее получение для медицинских целей. Неизвестно, облегчил ли закон страдания больных глаукомой, но данные о количестве дорожных аварий заставляют предположить, что изменение законодательства снизило количество погибших при ДТП примерно на 9 %. (Вероятно, водители заменили алкоголь марихуаной и, очевидно, лучше управляются с рулем, когда едут накурившись, а не напившись[84].) Спасение водительских жизней не входило в намерения законодателей, однако эффект оказался именно таким. Еще один пример (меньше по размаху, но ближе моему сердцу) – недавнее резкое повышение (на треть) стоимости парковки в Университетском городке Филадельфии, где я работаю. Авторы закона намеревались, увеличив парковочные сборы, помочь финансированию школ города. Неожиданное последствие: студенты, судя по всему, не склонны платить за парковку повышенную цену, и я, приезжая на свои уроки, всегда могу рассчитывать на свободное парковочное место.