Книга Династия Плантагенетов. Генрих II. Величайший монарх эпохи Крестовых походов - Джон Эплби

20 сентября 1181 года умер папа Александр III, пробыв на посту понтифика двадцать два года. 1 октября его преемником под именем Люций III был избран Убальдо Аллучиньоли, цистерцианский монах, которого Адриан IV, английский папа, сделал кардиналом-епископом Остии.

21 ноября 1181 года умер Роджер Понт-л’Эвек, архиепископ Йоркский, и был похоронен на хорах своего собора. Отпевал его епископ Хью Даремский. Роджер, «главный враг благословенного Томаса Мученика и кентерберийской церкви», был очень корыстным человеком, который больше любил «стричь господнюю паству, чем кормить ее»[368]. Он получил от папы Александра III приказ, гласящий, что если любой священнослужитель в его епархии не сумел раздать все свои деньги при жизни, а ждал, пока не приблизится его смертный час и надо будет составлять завещание, то это завещание будет считаться недействительным и все имущество умершего перейдет к архиепископу. Этим и другими способами он составил себе огромное состояние – «11 тысяч фунтов старыми деньгами, 3000 фунтов в золоте, золотая чаша, 7 серебряных чаш, 9 серебряных кубков, 3 деревянных кубка с серебряными украшениями, 3 серебряных солонки, 40 серебряных ложек, 8 серебряных блюд, 1 большая серебряная тарелка и несколько серебряных чаш для мытья рук»[369].

Незадолго до своей смерти Роджер оставил завещание, в котором велел раздать свое огромное состояние бедным, церквям своей епархии и своим друзьям и родственникам, названным поименно. Узнав о смерти архиепископа и его завещании, король отправил в Йорк своих чиновников, велев им забрать все имущество покойного, поскольку Роджер до своей болезни не успел раздать его сам. Юстициарии узнали, что епископ Хью получил из денег Роджера 300 марок, и велели ему отдать эти деньги королю.

«Я раздал эти деньги слепым, немым, хромым и другим беднякам, а также на ремонт церквей и мостов. Если кто-то хочет получить их назад, пусть сам и собирает, я же делать этого не буду», – заявил епископ Хью чиновникам. Король пришел в такую ярость, что велел отобрать у епископа его дом в Дареме[370].

А тем временем во Франции молодой король никогда не приглашал своих дядьев на совет; если же они хотели убедить его в чем-то, он не желал их слушать. Филипп был самонадеянный, наглый и злопамятный интриган, столь холодный по натуре, что в течение всей своей жизни не завел себе ни одного друга. Неожиданно сменив свою политику, клан Блуа вступил в союз с графом Филиппом Фландрским, собрал в декабре войско и вторгся в окрестности Бове. Многие французские аристократы, возмущенные поведением своего нового короля, присоединились к мятежникам.

Филипп в трудный час обратился к своему зятю. Молодой Генрих, которому отец приказал прийти, в случае нужды, на помощь Филиппу, собрал в Нормандии войско и вместе с Ричардом и Джефри присоединился к армии французского короля. И благодаря Ричарду, его таланту и решительности им удалось изгнать мятежников, заставить графа Стефана Сансерского сдаться и запереть графа Филиппа в его замке Крепи-ан-Валуа, который под угрозой голода вскоре был вынужден капитулировать[371].

Глава 17

«Король учтивых и император храбрых», 1182–1183

Генрих II провел свою Рождественскую курию 1181 года в Винчестере. В отчетах казначейства за этот год зарегистрированы 70 шиллингов, потраченные на «роспись королевских покоев в Винчестере», которая была сделана, вероятно, во время подготовки к этому событию. Среди фресок, по-видимому, была и та, что описал Джеральд Уэльский:

«В Винчестере была комната, украшенная разноцветными картинами разной формы. Король велел оставить на стене свободное место, где позже приказал изобразить орла, на котором сидели четверо орлят, по одному на каждом крыле, третий сидел у него на спине. Орлята рвали когтями и клювом плоть своего родителя. Четвертый, ничуть не меньше других по размеру, сидел у него на шее и ждал, когда можно будет выклевать отцовские очи».

Кто-то спросил у короля, что означает эта картина, и он ответил: «Эти четверо орлят – мои сыновья, которые будут терзать меня до самой смерти. А родившийся самым последним, которого я окружил любовью, нанесет мне самую страшную, смертельную рану»[372].

3 марта Генрих II отплыл из Портсмута и высадился в Барфлёре. В начале апреля к нему присоединился старший сын, и они отправились в Санлис на переговоры с королем Франции и графом Фландрским. И снова Генриху II удалось убедить их заключить мир, который, правда, оказался недолговечным. Граф Фландрский, потерпевший поражение в войне, был согласен на все. Он обещал возместить нанесенный ущерб, совершил оммаж и принес Генриху II клятву верности за те земли, которые он держал от его имени[373].

У Ричарда было полно проблем с Аквитанией. Местная знать ненавидела герцога и тяжелую руку, которой он ими правил. Они говорили, что он «плохо обращается со всеми людьми, со своими – еще хуже, а сам по себе – хуже всех. Он силой захватывал жен, дочерей и родственниц свободных людей и превращал их в своих наложниц; утолив свою похоть, он отдавал их на потеху солдатам»[374].

Летом прошлого года Ричард снова оскорбил своих подданных, как будто им было мало прошлых обид. 28 июня 1181 года он потребовал от жителей Лиможа снести стены своего города, оставив его совершенно беззащитным. Через пять дней после этого умер граф Вулгрен Ангулемский, у которого была единственная дочь, Матильда. Ричард тут же потребовал отдать Матильду ему, вместе со всеми ее землями, что вызвало яростные протесты братьев Вулгрена, Гильома и Эймара, которые, по завещанию брата, должны были совместно управлять Ангулемом. Они обратились за помощью к своему сводному брату, виконту Эймару Лиможскому, который был возмущен отношением Ричарда к себе и пылал жаждой мести[375].

Богатое воображение трубадура Бертрана де Борна помогло ему увидеть в этом зародыш великого союза знатных вельмож Ангумуа, Лимузина и Перигора, направленного против герцога. Он создал несколько стихотворений, побуждая их к действию и упрекая в отсутствии храбрости: «Я напишу сирвенту[376] об этих трусливых баронах, и вы никогда больше не услышите от меня ни единого слова о них, ибо я обломал об их бока больше тысячи шпор, но ни один из них так и не побежал и даже не ускорил своего шага». Бертран, по обычаю всех поэтов, сильно преувеличил влияние своих стихов и поступков, ибо братья Ангулема и Лиможа не нуждались в чужом пришпоривании, поскольку и без того объединились против Ричарда.