Книга Эдгар По - Андрей Танасейчук

Известны имена многих из тех, с кем Э. По общался в Филадельфии. Нетрудно догадаться, что это прежде всего представители литературного и окололитературного мира. Нет смысла говорить о каждом, но знакомства «знаковые», конечно, необходимо упомянуть.

Прежде всего, стоит отметить, что в Филадельфии По возобновил некоторые виргинские знакомства. Среди них — американский художник-портретист Томас Салли (1783–1872), которым, как нетрудно понять из знаменитого рассказа «Овальный портрет» (да и нескольких других текстов), По глубоко и искренне восхищался. Если помнит читатель, среди школьных приятелей По упоминался Роберт Салли. Будущий поэт не раз бывал у них в доме и еще подростком познакомился с художником. Возможно, даже показывал ему свои рисунки — ведь художественная одаренность По очевидна. Едва ли в Филадельфии он тесно общался с выдающимся портретистом — они принадлежали к разным поколениям, да и интересы у них разнились. Но существует информация, что Т. Салли в 1839–1840 годах писал портрет поэта. Среди бумаг живописца, который вел учет своих многочисленных работ (только портретов за долгую жизнь он написал около двух тысяч), нет сведений о таком полотне. Но они циркулируют в среде искусствоведов и коллекционеров. Один из них, Айзек Хейзингер (1842–1917), известный филадельфийский врач и коллекционер, не только владел этим портретом, но и в 1905 году даже сфотографировал его, а потом в соответствии с оригиналом фотография была раскрашена. К сожалению, после смерти коллекционера следы полотна теряются[205]. Портрет небольшой: примерно 25 на 18 с небольшим сантиметров. Эдгар По, как и подобает поэту, изображен в «байроническом» виде (по композиции и колористике миниатюра явно перекликается со знаменитым портретом Байрона кисти Т. Филлипса) — в романтических одеждах с устремленным в пространство взором.

В доме Салли По познакомился с Джоном Сартейном (1808–1897), художником и гравером. Они подружились и довольно тесно общались на протяжении всех филадельфийских лет поэта. Позднее Сартейн занялся издательским бизнесом, выпускал журнал («Sartain’s Magazine»), в котором эпизодически печатался и По. Впоследствии он написал воспоминания, где одну из глав посвятил нашему герою[206].

Среди близких Эдгару По людей необходимо отметить и Генри Хёста (1813–1874), они познакомились во второй половине 1839 года[207]. Хёст был тогда начинающим поэтом, моложе По и с большим пиететом относился к нему. Особенно сблизились они в начале 1840-х годов, когда Хёст, будучи дипломированным юристом, помогал своему другу советами (тот в очередной раз добивался восстановления пенсии за «генерала» По от властей Мэриленда в пользу Мэри Клемм). Надо сказать, По, который вообще был очень невысокого мнения о любой американской поэзии, кроме своей собственной, о стихах Хёста отзывался очень по-доброму, считал его одаренным версификатором, наделенным незаурядным воображением. Да и Хёст (в отличие от многих!) умел обходить «острые углы» в характере своего старшего товарища и смог сохранить с ним добрые отношения. Позднее (как при жизни По, так и после его смерти) он оказался среди тех немногих, кто стремился защитить сначала самого поэта, а затем и его память от нападок многочисленных недоброжелателей. В связи с Хёстом нельзя пропустить и такой факт: он был орнитологом-любителем, большим знатоком жизни и повадок птиц. Одно время даже содержал лавку по продаже редких и экзотических пернатых. У него самого дома жил ручной ворон, которого он учил (и, видимо, научил!) «разговаривать»: несколько слов птица произносила вполне отчетливо. Не было ли в лексиконе ворона знаменитого nevermore? Во всяком случае, исключать этого нельзя, как и того, что именно Хёст стал тем, кто вызвал интерес По к вещей птице и вывел ее на страницы самого, пожалуй, знаменитого поэтического произведения.

Сартейна и Хёста связывали с нашим героем если не дружеские, то довольно близкие, приятельские отношения. Но, наверное, у любой дружбы есть не только светлые, но и темные стороны. Такая «сторона» была и у отношений поэта с упомянутыми персонажами. В период, о котором идет речь, Г. Хёст вел весьма рассеянный образ жизни: он был любителем спиртного, и возлияния следовали чуть ли не ежедневно. Сартейн также любил выпить, да к тому же еще экспериментировал с наркотиками (тогда это не считалось предосудительным, наркотики были совсем не того качества, что ныне), а любимым его напитком был абсент. Понятно, почему миссис Клемм относилась к приятелям зятя весьма негативно и в каждом видела угрозу для ее «Эдди». Во всяком случае, такой вывод можно сделать из эпизода, который привел в своих воспоминаниях другой знакомый По тех лет — Томас Инглиш.

«Однажды, — пишет Инглиш, — я шел вечером домой и увидел человека, который никак не мог подняться из сточной канавы. Предположив, что некто споткнулся и упал, я наклонился и помог ему. Оказалось, это был По». Инглиш предложил проводить По, и тот пошел, «выписывая по дороге кренделя и зигзаги». Когда в конце концов они добрались до дома, Мария Клемм открыла дверь и закричала: «Вы напоили Эдди, а теперь притащили его домой!»

История эта довольно известна, поэтому мы изложили ее словами П. Акройда — он привел ее в биографии поэта[208]. Эпизод английский писатель почерпнул, скорее всего, из воспоминаний Т. Инглиша, опубликованных в 1889 году. Хотя последний смертельно рассорился с По в 1845 году, нечто подобное вполне могло иметь место. Но столь уж велика в том была вина самого По? Мы же помним, какое воздействие на него могла оказать даже малая толика алкоголя. А тут пьющие друзья…

С Инглишем По познакомился в редакции журнала Бёртона в июне 1839 года. Он, конечно, не мог «напоить Эдди», поскольку в отличие от Хёста и Сартейна спиртным никогда не увлекался. Через много лет он вспоминал обстоятельства знакомства:

«Однажды я зашел в редакцию журнала и, когда Бёртон представил меня По, между нами завязалась беседа. Я был приятно поражен внешностью и манерами писателя. На нем был простой весьма потертый черного цвета сюртук, который был, однако, тщательно вычищен, на его фоне чистота белья была особенно заметна. У него были большие глаза, они сверкали и легко вспыхивали, манера держаться — легкой и изысканной, слова лились непринужденно и обаятельно. Через некоторое время мы, продолжая разговор, покинули офис и пошли по улице. Мы расстались на Чеснат-стрит, несколькими кварталами выше Третьей [улицы], похоже весьма довольные друг другом. За исключением восхищения, что я испытывал к его несомненному гению, поначалу между По и мной не возникло чувства взаимной привязанности. Оно появилось позднее, месяцы спустя, когда я сделался частым гостем в его семье. Миссис По была хрупкой женщиной с благородными манерами, в ней чувствовались воспитание и происхождение, а миссис Клемм была больше чем тещей — скорее матерью для него»[209].