Книга Кирилл и Мефодий - Юрий Лощиц

После такого благоприятного для братьев зачина вдруг, как нечто само собой разумеющееся, счастливо разрешился и вопрос, который больше всего их беспокоил: пожелает ли римский первоиерарх благословить дорогое для них детище — службу на славянских книгах для славян?

Разумеется, он готов благословить. Но он, дело понятное, и сам первым хочет увидеть эти книги, освятить их, услышать, как по ним читают и поют. А если гости, оказывается, уже в состоянии и весь мессал — то есть всю литургию — спеть на славянском, то не найти в целом Риме лучшего места для такой службы, чем базилика Святой Марии. Да, Санта-Мария Маджоре! Ведь этот храм римляне почитают совершенно особо, называя его греческим словом Фатие, что, как им ведомо, значит ясли, потому что в Санта-Мария Маджоре хранится такая трогательная, достойная умиления святыня — доподлинные ясли Богомладенца Христа, чудесным образом доставленные некогда из маленького Вифлеема. И не символично ли, что при нынешнем Рождестве Христове гости принесут свой славянский литургический дар прямо сюда — к маленьким яслицам Господним, уподобившись евангельским волхвам-звездочётам.

Ессе magi аb oriente venerunt Hierosolimam…

Не так ли и по-гречески?

Ιδου μάγοι άπο ανατολων παρεγένοντο εις Ιεροσόλυμα…

А по-славянски как звучит?

Се волсви от восток приидоша во Иерусалим…

Ну что же, благолепно звучит и у славян!

У Адриана было ещё одно, сугубо личное побуждение к тому, чтобы торжественная встреча мощей Климента и служба на необычном языке, по необычным книгам состоялись именно под сводами Санта-Мария Маджоре: целые четверть века, почти до самой своей интронизации, он был настоятелем этого храма.

«Приим же папежь книгы словенскыя, положи я в цръкви святыа Мариа, — читаем в «Житии Кирилла», — пеша же с ними литургию». Тем самым агиограф подчёркивает: папа Адриан не только из рук в руки принял привезённые ему во свидетельство книги, не только возложил их для освящения на алтаре Богородичного храма, но и участвовал в той поистине судьбоносной для гостей службе.

В наши дни базилика Санта-Мария Маджоре, о которой идёт речь в житии, по-прежнему остаётся одним из самых почитаемых храмов Рима. Говорят, к базилике этой время оказалось милостиво, как мало к какому из зданий раннего Средневековья. Её первоначальные величественные пропорции, настенные мозаики, приалтарное углубление, в котором почивает вифлеемская святыня, — всё и сегодня предстаёт почти в том облике, в каком застали его солунские братья в рождественские дни 867 года. Но, конечно, почти никто уже теперь не вспомнит, что когда-то — единожды за всю их более чем тысячелетнюю историю — эти своды, парящие над двумя шеренгами мраморных колонн, оглашены были звуками славянского богослужения.

…Что ни день, Рим от щедрот своих одаривал братьев новыми высокими переживаниями.

Узнав, что Моравская миссия нуждается для укрепления своей паствы в рукоположении новых священников и что в Рим вместе с братьями прибыли вполне достойные такой чести кандидаты, папа Адриан тут же отдаёт распоряжение посвятить избранных. Рукоположение поручено сразу двум епископам — Формозе и Гаудериху. Первый из них ценится здесь как искушённый советник по славянским делам. При покойном папе Николае выполнял поручения, связанные с утверждением в Болгарии римской церковной юрисдикции. Он, слышно, как и венецианские «пилатники», вовсе не поклонник славянских книг. Но куда ж ему, Формозе, теперь деться? Служба есть служба.

Второй, Гаудерих, хорошо запомнился братьям в самую ночь их прибытия в Рим. Оказывается, он епископ города Веллетри, где кафедральный собор посвящен как раз святому Клименту, потому что папа-мученик и родом был оттуда. Даже самого краткого общения с Гаудерихом оказалось достаточно, чтобы почувствовать исключительность переживаний, объявших теперь душу этого владыки. Он очень надеется узнать от братьев-солунян как можно больше подробностей об обретении драгоценных мощей, отъятых ими в Херсоне у мрачного Понта. И уповает на то, что хотя бы часть мощей будет милостиво вручена ему апостоликом для препровождения в велетрийский алтарь.

Об этом епископе здесь рассказывают, что сразу же после своего избрания Адриан II обратился с просьбой к королю Людовику Немецкому, умоляя помиловать невинно томящихся по затворам христиан, которые пострадали при недавнем неправедном нападении на Рим, учинённом неким воеводой Ламбертом из подвластного королю Сплита. И самым первым среди невольников апостолик назвал достопочтенного Гаудериха. Король не промедлил с ответом. Как и принято по случаю великих перемен в духовной либо мирской власти, тут же последовала амнистия.

Вот, значит, почему, входя в ночной, озарённый свечами, факелами и кострами город, братья тотчас расслышали восклицания растроганных римлян о чудесном избавлении узников из тюрем. И вот почему так выразительно поглядывал в их сторону в те минуты и во все эти дни сам не свой веллетрийский епископ.

В «Житии Мефодия» по поводу рукоположения первых моравских священников из славян читаем краткое, но важное уточнение: «…и святи от ученик словенъск три попы и два аногноста». У агиографа не было ещё под рукой подходящего славянского слова для обозначения греческого понятия аногност, то есть чтец.

Поставление сразу трёх священников, имеющих право самостоятельно служить литургию, и двух чтецов, обученных выразительно, громогласно и нараспев читать Апостол, Псалтырь, часы и литии, придало свежую силу, новую уверенность малой греко-славянской дружине. Это их настроение, готовность ещё и ещё потрудиться и постараться, великолепно, будто по наитию, почувствовал их мудрый и ласковый покровитель. У Адриана в замысле, оказывается, была уже и следующая славянская литургия. И не где-нибудь на отшибе, а в святая святых всей Западной церкви.

Да-да, он благословляет отслужить её в кафедральном соборе Святого апостола Петра! Необходимо лишь, чтобы она прозвучала здесь достойно, как просят сами эти алтари, стены, своды, иконы и фрески, раки и саркофаги, мощевики и реликварии — свидетели и соучастники великих и бессчётных славословий Господу и святым Его. Вот для чего и пригодятся им три новых священника и резво-голосистые чтецы.

В тот век заглавный храм Рима ещё не был таким грандиозным архитектурным дивом, ежегодным вместилищем миллионов любопытствующих туристов и затёртых между ними истовых паломников, каким мир знает его сегодня. Тот собор, по свидетельствам старинных рисовальщиков и гравёров, выглядел скромнее. Тропы пилигримов к нему в IX веке едва-едва намечались. Но Мефодию с Константином, а особенно их ученикам после маленьких храмов велеградских и блатноградских, и даже после здешней Богородичной базилики Фатие, эта — Петрова базилика — представилась поистине необозримой. Можно лишь догадываться, какой внутренний трепет испытали в ответственнейшие часы литургии два наставника и горстка их учеников под каменными кручами и сводами апостола Кифы. Это ведь его, Петра, однажды нарёк Христос «скалой» или «камнем», то есть Кифой.