Книга Барон Унгерн - Андрей Жуков

Бессмысленными авантюрами покажутся рейды боевиков РОВС, и партизанские действия отрядов «Братства Русской правды», своими акциями наводивших ужас на чекистов, коммунистических функционеров и советских работников из приграничных районов… Не «авантюрой» ли, в конце концов, выглядели поступки первых христиан, приступивших к проповеди своего учения, — всего лишь нескольких десятков рыбаков и бывших мытарей? Но именно подобные им «безумные авантюристы» превращали всю мудрость мира в подлинное безумие, и сила, казавшаяся неодолимой, гибла, а столпы и истуканы, выглядевшие неколебимыми, рушились и превращались в прах. Способность действовать вопреки здравому смыслу и чувству самосохранения высоко ценилась средневековыми рыцарями, с миром которых соотносил и свои поступки барон Унгерн. Как человек, наделенный средневековым восприятием истории, он понимал, что кроме физической истории, истории «в реальном времени», существует также и сверхчувственная Сакральная История, в которой правят не жестокие и глупые победители, а правит Божественный Промысел. Простому смертному не дано понять Его действий, он только может следовать по пути Долга и Верности. Путь, по которому шел Роман Федорович Унген-Штернберг, — путь рыцаря Крестовых походов, путь японского самурая — Бусидо. «Служение идеалу — сердцевина Бусидо», — говорит современный исследователь самурайских традиций А. Р. Басов. Барон Унгерн служил прежде всего своим идеалам, и эти идеалы были для него несравненно более ценными, чем собственная жизнь. Принцип рыцарского служения царскому дому Романовых, белой идее был доведен бароном до абсолюта — высшей ценности бытия и смысла жизни.

… Раздробленная при отступлении бригада барона стягивалась к Карнаковской заимке и уртону Ибицык. Здесь в глубокой горной долине отряд отдыхал три дня. Сюда же, с докладом Унгерну, прибыл из Урги комендант города подполковник Сипайлов. Запоминающуюся характеристику Сипайлова дает в своих записках H.H. Князев: «Если считать, что кто-нибудь, например генерал Резухин, являл собой идеальный лик Азиатской конной дивизии, то Сипайлов олицетворял собой оборотную сторону того самого лица и вообще всего дела барона Унгерна. Отрицательная сторона вооруженной борьбы с ее жестокостью, хитростью и озлоблением соответственно преломилась у Сипайлова: хитрость — в мрачное коварство, жестокость — в садизм, а озлобление — в кровожадность. Этот моргающий подслеповатый урод продолжительное время пользовался большим доверием барона, который знал, что люди, подобные Сипайлову, находятся во вражде с окружающей средой, почему у них, по мнению барона, никогда не могло явиться оснований что-либо утаить от своего начальника. Как верный пес, такой человек уцепится в каждого, на кого укажет ему хозяин… Многое из области так называемых унгерновских зверств должно быть всецело отнесено на единоличный счет этого человека».

Сипайлов доложил барону, что обнаружил в Урге 3,5 пуда золота, похищенного из Ургинского банка войсковым старшиной Архиповым, незадолго перед тем вступившим в командование 4-м полком. Своим докладом Сипайлов попал в самую чувствительную точку: с одной стороны, барон, как известно, относился в высшей степени нетерпимо к казнокрадству, личному обогащению и любой недобросовестности в денежных делах, а с другой стороны, финансы Азиатской конной дивизии находились в плачевном состоянии после утраты денежного ящика под Троицкосавском. Архипова арестовали, он во всем признался и был голым привязан к дереву на берегу реки на съедение комарам. H.H. Князев указывал, что этот случай произвел на всю дивизию неизгладимое впечатление…

В это же время Унгерну донесли о злоупотреблениях Сипайлова в должности коменданта Урги, проявленных им после ухода основных частей барона. Унгерн отдал письменный приказ генералу Резухину повесить Сипайлова, как только тот привезет на Селенгу архиповское золото (барон был вынужден отпустить Сипайлова в Ургу за деньгами). Однако Сипайлову удалось узнать о своей опале, и он, не возвращаясь к Унгерну, бежал в Маньчжурию.

Несмотря на поражение под Троицкосавском, Унгерн решает продолжить военную борьбу в Забайкалье. Азиатская конная дивизия располагается лагерем на берегу Селенги. Под руководством барона проходят тактические занятия, ведется подготовка к новым походам и тяжелым боям. М. Г. Торновский, возглавлявший в тот момент интендантскую службу дивизии, определял ее численный состав в 2700 человек. 18 июля 1921 года дивизия отправляется в свой последний поход… У Унгерна еще имелся выбор: или уходить в знакомую и не вполне еще чуждую Монголию, или вновь двинуться в Забайкалье. Барон принимает второе решение, несмотря на то что этим шагом, по выражению H.H. Князева, «навсегда захлопывалась страница его монгольской великодержавности».

Итак, генерал-лейтенант Р. Ф. фон Унгерн-Штернберг возвращается со своим войском в Россию. Часы его судьбы начинают вести уже обратный отсчет. За несколько дней дивизия барона проходит более 200 верст. Красноармейские гарнизоны отходят в глубь страны почти без сопротивления. Дивизия проходит через крупные поселения, казачьи станицы. Унгерновцы идут парадным строем, с развернутыми знаменами и песнями: «Марш вперед, друзья в поход… К вам бароновцы идут, наливайте чары…» Репрессиям подвергались только комиссары и ответственные советские работники. По заведенному Унгерном порядку в селениях размещались только комендантская команда и интендантство. Строевым чинам, в том числе и офицерам, строго запрещалось даже заходить в крестьянские и казачьи дома. «Но изредка, под благовидным предлогом, офицеру можно было проникнуть за запретные стены частных жилищ, конечно, с известным риском нарваться на самого «дедушку» — барона», — отмечает H.H. Князев. Во время одного из таких визитов в казачий дом Князеву удалось разговориться с пожилым казаком на военные и политические темы. По словам Князева, казаки в ходе беседы изложили ему «любопытный взгляд на советскую власть»: о ней они говорили без особого энтузиазма, но свои главные надежды связывали с возвращением… свободы торговли! «С остальными особенностями строя они были готовы тогда мириться» — сделал Князев свой вывод. «Жители довольно радушно угощали… (ведь мы расплачивались полноценной валютой!), но вели себя подчеркнуто-осторожно. Чувствовалось, что они до ужаса боятся и нас, и последствий нашего визита» — еще одно впечатление от встречи с затерроризированными забайкальцами.

В ночь на 29 июля Азиатская конная дивизия подходит к деревне Ново-Дмитриевке, лежащей на речке Иро. В деревне расположилась 109-я дружина особого назначения (ДОН). Еще не поднимался туман от земли, когда унгерновцы со всех сторон обрушились на красных. Никакого боя фактически не было: большинство «доновцев» предпочли сдаться на милость победителей. Пытавшиеся бежать коммунисты и комиссары пали под ударами сабель. В это время Унгерну донесли, что с севера к деревне движется большой отряд красных, не менее 100 бойцов, усиленный артиллерийским дивизионом из 8 орудий. Это был Иркутский комендантский батальон — отлично экипированная и подготовленная красная часть. Артиллеристы унгерновцев еще до начала боя успели затащить два орудия на одну из ближайших сопок и открыли огонь прямой наводкой по позиции красных. Красноармейцы понесли большие потери от шрапнельного огня и скоро утратили способность сопротивляться. Окончательно добила Иркутский батальон атака монгольской конницы во главе с Бишерельту-гуном: не выдержав их атаки, красные стали отходить по склонам сопок на север, но были отрезаны силами 1-го Конного полка… Пленные были выстроены в две шеренги. «Генерал Унгерн обходил пленных, со многими милостиво разговаривал, — вспоминал подполковник Торновский. — Человек 25–30 из числа желающих принял на службу в Азиатскую конную дивизию, остальным приказал похоронить убитых красноармейцев, а раненых взять с собой и с миром идти по домам». Сколько из этой тридцатки пленных, перешедших на сторону Унгерна, было чекистов и провокаторов? Вопрос риторический — ответа на него мы никогда не узнаем. Но то, что агенты красных внедрились в дивизию Унгерна, показал дальнейший ход событий.