Книга Американский доброволец в Красной Армии. На Т-34 от Курской дуги до Рейсхтага. Воспоминания офицера-разведчика. 1943–1945 - Никлас Бурлак

— Ja, ja, Gunther, du bist ein guter junge. (Да-да, Гюнтер, ты молодец.)

— Danke, Herr Nicholas, — заискивающе поблагодарил Гюнтер и добавил: — Darf ich Herr Major fragen, op ich jetzt nach hause gehen kann? Ich weiss nicht ob meine Mama und meinen Papa am leben sind (Можно мне попросить господина майора, чтоб он меня отпустил домой увидеть, живы ли мои мама и папа?)

— Du kannst, Gunther, du kannst. Aber es ist besser, wenn ich es fur dich tua. (Можешь, Гюнтер, можешь. Однако лучше, если сделаю это я.)

— Vielen dank, Herr Nicholas! (Спасибо большое, господин Никлас!)

— Товарищ майор, — обратился я к Заботину, — мне кажется, этот Гюнтер выполнил все, что мы от него потребовали. Он даже помог Ане перевязывать наших раненых. Что, если мы позволим ему вернуться домой? Он хочет увидеть, живы ли его мама и папа.

— Это отличная идея, товарищ майор! — услышав наш разговор, подключилась Ана. — Пусть Гюнтер пойдет домой, товарищ майор. Пожалуйста!

Майор Заботин наконец улыбнулся и протянул Понтеру свою огромную, как у моего отца-сталевара, руку и сказал:

— Держи!

Гюнтер смутился. Он не понимал, что майор Заботин имеет в виду.

— Dies ist fur Einen handedruck (Это для рукопожатия), — объяснила ему Анна, и он протянул майору свою тоже. Через секунду Гюнтер аж присел от боли: рука у майора была как железная перчатка — такая же в свое время была у моего Пап.

— Хорошо, — сказал мальчишке майор Заботин. — Ступай и знай наших!

Ана перевел эти слова, и Гюнтер воскликнул:

— Danke, Herren! Vielen Dank! (Спасибо, господа! Большое спасибо!)

Мальчишка бросился бегом прочь и словно растворился в темноте. Доберется он домой живым и увидит ли он своих маму и папу живыми? — думал я. Что он им расскажет о советской Красной армии в Берлине?

— Зря отпустили! — с досадой произнес один из раненых разведчиков. — Они сожгли живьем моих родителей!

— А моих расстреляли в Киеве, — со вздохом добавила Ана.

Но я понимал: мои уставшие от войны боевые товарищи просто зло ворчали, никто не хотел, чтобы глупый малолетний фаустник был расстрелян.

3.00. Вернулись три наших разведчика. Но их ждали раньше.

— Что вас задержало? — встретил их раздраженным вопросом майор Заботин.

Один из разведчиков, лейтенант, начал рассказывать:

— До входа в рейхсканцелярию мы двигались по саду только по-пластунски. Сплошные воронки, сотни убитых… Наших и не наших. Двери в канцелярии чуть приоткрыты. Заглянули, внутри было довольно светло. Видим: двое наших солдат с автоматами ППШ охраняют немцев, лежащих на мраморном полу лицом вниз. «Вы кто?» — спросили солдаты, вскинули на нас автоматы. Отвечаем: «Разведка, 2-я гвардейская танковая Богданова». Они автоматы опустили. Мы задаем вопрос: «А вы чьи?» — «5-я ударная Берзарина». Мы: «Так это вы штурмовали?» Отвечают: «Кто ж еще? Два батальона. Половина наших полегло». Потом мы спросили, кто это на полу лежит, нашивки у них странные. Отвечают: «Это эсэсовцы. Один немецкий и восемь французских. Приказано всех доставить живьем Берзарину». Потом попросили нас помочь связать пленных.

— Неужто французские эсэсовцы? — спросил капитан Троев.

— Мы тоже удивились, — отвечал лейтенант. — Но потом к нам подошел офицер, переводчик из 5-й армии, и подтвердил — да, мол, это так. Батальон французских СС охранял территорию сада. Спрашиваем: «Фрица тоже доставите Берзарину?» Отвечает переводчик: фриц утверждает, что он из охраны фюрера. Немец рассказал, что Ева отравилась цианистым калием, а Гитлер застрелился. Их обоих и овчарку Блонди отнесли в глубокую воронку вблизи бункера, облили четырьмя канистрами бензина и сожгли…

— Вы сами бункер видели? — спросил лейтенанта майор Заботин.

— Нет. Вход разворочен минами или крупнокалиберным снарядом.

— Хорошо! Молодцы, отдыхайте, — сказал разведчикам Заботин. — Как только начнет светать, отправляемся туда на поиски живых или мертвых главарей. Если найдем, то наш марш-бросок будет не напрасным.

4.30. Мы не без труда «перелезли» через Герман-Геринг-штрассе, заваленную бетонными глыбами. Трасса была разворочена минометами, завалена грудой орудийных гильз разного калибра, оружием, множеством неубранных трупов советских и немецких солдат. Было видно, что вокруг правительственного квартала шли ожесточенные и кровопролитные сражения. Поблизости все еще слышались орудийные и пулеметные очереди.

Мы приблизились к тому месту, где у Гюнтера на рисунке значились «зеленые ворота», и вошли на территорию сада рейхсканцелярии, который сейчас правильнее было бы назвать кладбищем. Повсюду виднелись взорванные и обгорелые стволы деревьев, обломки тяжелого вооружения, развороченные минометы и пулеметы, канистры и консервные банки и, наверное, не менее двух сотен погибших советских и немецких солдат. В воздухе, несмотря на мелкий холодный дождь, пахло порохом, кровью, дымом и горелым мясом. Были видны следы рукопашных схваток. В одной глубокой воронке от авиабомбы мы с майором Заботиным увидели лежащих чуть ли не в обнимку советского и немецкого солдата. Узнать, кто из них чей, можно было лишь по обуви и оружию. С одной стороны лежал ППШ — 7,62 миллиметра, с другой — «Шмайссер МР38» — 9 миллиметров. Воронки от авиабомб, артиллерийских снарядов и крупных минометов служили последним пристанищем в последнюю военную ночь в Берлине для более, наверное, чем двухсот молодых людей различных национальностей. Мы ползали от воронки к воронке и всматривались в мертвые лица и профили, особенно тех, кто лежал в военной форме с погонами высокого ранга, и тех, кто был одет в гражданский костюм.

В 6.00 вокруг нас и вдалеке наступила странная, неслыханная многие годы на фронтах тишина. Заботин насторожился и сказал:

— Включите приемник, Никлас. Что-то странное происходит.

Я включил и, как иногда бывает, попал на станцию, работавшую очень близко от нас. Диктор сказал что-то мне непонятное по-немецки и сразу после этого перешел на русский с немецким акцентом. Я сразу повернул один из наушников так, чтобы Заботин мог услышать:

— «Солдаты, офицеры и генералы! На тридцатый день апреля фюрер покончил жизнь самоубийством, предоставив нас, давших ему нашу клятву, самим себе. Вы уверены в том, что по приказу фюрера мы все еще должны бороться за Берлин? Ведь нам не хватает тяжелого оружия, боеприпасов и продовольствия, что делает нашу дальнейшую борьбу бессмысленной. Каждый час нашей борьбы увеличивает ужасные страдания гражданского населения Берлина и наших раненых. Каждый, кто умирает сейчас в Берлине, в настоящее время напрасно приносит себя в жертву.

Таким образом, от имени Верховного командования советских войск, я призываю вас прекратить сопротивление немедленно».

Диктор сообщил, что был зачитан приказ Хельмута Вейдлинга, генерала от артиллерии, командующего обороной Берлина.