Книга Восхождение денег - Найл Фергюсон

Послесловие

Происхождение денег

Финансовый мир как он есть – плод четырех тысячелетий экономической эволюции. Сначала были деньги; воплотив в себе отношения между кредитором и заемщиком, они породили банки – вместительные и постоянно растущие площадки для превращения сбережений одних в ссуды другим. В XIII веке человек открыл для себя государственные облигации как средство защиты потоков процентных платежей; первое по-настоящему выгодное общественное предприятие, рынок облигаций позволил проводить оценку бумаг и их обмен друг на друга и на деньги. С XVII века похожим образом стало можно приобретать доли в акционерных компаниях. С XVIII века страховые фонды, а за ними и фонды пенсионные использовали свой большой размер и закон больших чисел, чтобы создавать экономическую защиту от поддающихся вычислению рисков. В XIX веке орудия борьбы с риском вышли на новый уровень – фьючерсы и опционы стали первыми в ряду производных финансовых инструментов, или деривативов. Наконец, в XX веке миллионы людей по всему миру поддались на уговоры политиков и поместили подавляющее большинство своих средств в недвижимость.

Наличие этих институциональных новшеств – банков, рынка облигаций, фондового рынка, страхования и демократии домохозяев – стало подспорьем в долгосрочном развитии одних стран, а их отсутствие больно ударило по другим: финансовые посредники позволяют распределять ресурсы с большей пользой, чем, к примеру, при феодализме или централизованном планировании. И ничего удивительного, что укрепившаяся на Западе финансовая модель затем расползлась по всему миру – сначала под видом империализма, затем в одеждах глобализации1. Победно шествуя по миру и эпохам, от древней Месопотамии до Китая наших дней, деньги служили чуть ли не главной движущей силой прогресса: бесконечная вереница изобретателей и посредников, связавших наш мир в единое целое, не меньше великих ученых и юристов сделали для того, чтобы вытащить человека из болота натурального сельского хозяйства и уберечь его от мальтузианской ловушки. Об этом говорит и Фредерик Мишкин, в прошлом член совета управляющих Федеральной резервной системой: “Финансовая система – мозг экономики… Она направляет капитал – кровь в теле общества – туда, где он нужен больше всего. Если бы капитал использовался неверно или застыл на месте, эффективность работы экономики тут же упала бы, а экономический рост замедлился”2.

Восхождение денег всегда протекало не без затруднений, и так будет впредь. Американские горки финансовой истории мира помнят много взлетов и падений, лопнувших пузырей, маний и паник, потрясений и крушений3. Недавно исследователи изучили данные по ВВП и потреблению разных стран с 1870 года до наших дней; они насчитали 148 кризисных ситуаций – когда ВВП падал на 10 % или больше – и 87 случаев, когда нечто подобное происходило с потреблением, и пришли к выводу, что вероятность финансовой катастрофы в каждом конкретном году составляет порядка 3,6 %4. Наши инструменты защиты от неизвестности усложнились до почти что невозможного, но и сегодня планета Финансы все так же уязвима перед лицом напастей. Похоже, таков наш удел – быть “одураченными случайноетью”5 и натыкаться на “черных лебедей”6 в самый неподходящий момент, и находчивость здесь бессильна. (Некоторые искренне уверены, что прямо на наших глазах стремительно теряет воздух надувавшийся несколько десятилетий “сверхпузырь”7.)

Существуют три основные причины хронической нестабильности финансовой системы. Во-первых, никакого “будущего” нет – есть лишь множество возможных вариантов развития событий, покрытых пеленой неопределенности, а вовсе не прозрачной накидкой риска. На принципиальное различие между двумя понятиями еще в 1921 году обращал внимание Фрэнк Найт: “Неопределенность не следует путать с хорошо знакомым нам риском, хотя разделительную линию между ними никто так толком и не провел… Измеримая неопределенность, или собственно “риск”… настолько отличается от неопределенности неизмеримой, что ее вряд ли имеет смысл называть неопределенностью ”. Проще говоря, большая часть событий в нашей жизни не имеет ну совсем ничего общего с игрой в кости. Раз за разом в ней происходят непохожие друг на друга вещи, либо “уникальные, либо настолько редкие, что на полученных с их помощью данных не построить серьезной теории, не оценить вероятности такого же события в будущем”8. Ровно о том же в 1937 году замечательно писал Кейнс:

Когда я говорю о “неопределенном” знании, – рассуждал он в отповеди критикам своей “Общей теории”, – я не просто желаю отделить известное наверняка от того, что всего лишь возможно. Как я понимаю, в игре в рулетку нет места неопределенности. Лишь немного неопределенной является продолжительность жизни. То же можно сказать и о погоде. Когда я говорю “неопределенность”, в голову приходят примеры грядущей общеевропейской войны или… ставки процента через двадцать лет. У нас нет надежной научной основы, чтобы вычислять вероятность подобных событий хоть с какой-нибудь точностью. Можно сказать и проще: мы не знаем [77].

Кейнс продолжил рассуждать о том, какими путями инвесторы умудряются “в такой ситуации сохранять вид разумных, вменяемых людей”:

1. Мы предполагаем, что настоящее может многое рассказать о будущем, хотя добросовестное изучение прошлого свидетельствует против этого. Иными словами, мы закрываем глаза на те события в будущем, о которых ничегошеньки не знаем.

2. Мы предполагаем, что нынешние взгляды на будущее, выраженные в ценах и объеме производства, основаны на правильной оценке возможных перспектив…

3. Зная, что на собственное мнение полагаться нельзя, мы стараемся слушать всех остальных – они-то должны знать лучше. Получается, мы стремимся соответствовать воззрениям большинства или середины9.

Кейнс мог и ошибаться в том, как он толковал поведение инвесторов, но суть он ухватил совершенно верно. Финансовые рынки непостоянны в первую очередь потому, что непостоянны подслеповатые люди, опирающиеся на костыли эвристических методов.

Мы можем очень плавно перейти ко второй причине своенравности финансовой системы – это поведение людей. Стоит человеку появиться на свет, как он седлает качели, переносящие его от эйфории к унынию и обратно за несколько мгновений, и уже не слезает с них; до самого конца он так и не овладевает премудростью “тяжелых хвостов” и упрямо не замечает советов истории – все это сказывается на финансовых учреждениях. В своей знаменитой статье Даниель Канеман и Амос Тверски на опытном материале показали, что даже в самых простых ситуациях люди не могут как следует оценить вероятности различных событий. Сначала психологи выдали каждому участнику эксперимента по тысяче ходивших тогда в обороте израильских фунтов. На выбор предлагались два варианта: 1) выиграть дополнительную тысячу фунтов с вероятностью 50 % и 2) получить 500 фунтов. Лишь 16 % опрошенных выбрали первый вариант и 84 % предпочли второй. Затем Канеман и Тверски попросили тех же людей вообразить, что у них есть по две тысячи фунтов, и выбрать один из двух вариантов: 1) потеря тысячи фунтов с вероятностью 50 % или 2) гарантированная потеря 500 фунтов. На сей раз большинство (69 %) решило рискнуть, и лишь 31 % участников выбрали второй путь. Любопытно, что в материальном отношении обе задачи есть одна и та же задача. В обоих случаях респонденты выбирали между лотереей первого варианта – с равной вероятностью 50 % итоговый выигрыш мог составить как тысячу, так и две тысячи фунтов – и определенностью второго, когда им доставалось 1500. Исследователи обратили внимание на удивительную несимметричность реакций людей: неприятие риска, когда речь шла о выигрышах, сменялось желанием рискнуть как следует и по возможности предотвратить убытки. Расстройство от потери определенной суммы почти в два с половиной раза превышало радость от ее приобретения10.