Книга Дзержинский. Любовь и революция - Сильвия Фролов

Москва, 22 июля 1926 года.

Посмертный снимок Феликса Дзержинского. При жизни он вызывал страх, а умирал осмеянный.

Могила Дзержинского на Красной площади.

«Надо жить для других, пока смерть не придет ночью, как вор…»

Падение гигантов. Памятник Дзержинскому на Лубянке был снесен в 1991 году. Он попал сюда, в Парк искусств, где стоят (или лежат) повергнутые Сталины и Ленины.

Уничтожение памятников не отпугнет демонов истории. Демонтаж памятника в Варшаве на Банковой площади, в прошлом площади Дзержинского, 1989 год.

Феликс Янович Дзержинский с внуком Ваней в саду.

Феликс Янович Дзержинский, внук Железного Феликса, в своей квартире.

Примечания

Насколько мифичен миф. Вступление.

1 Измененная и приспособленная к описанию воображаемого процесса над Дзержинским цитата по: Bogdan Jaxa-Ronikier, Dzierżyński. Czerwony Kat, Oficyna Cracovia, Kraków 1990.

2 Помещенная в контекст вымышленного процесса цитата по: Aleksander Chackiewicz, Feliks Dzierżyński. Studium biograficzne, Książka i Wiedza, Warszawa 1968.

3 Помещенная в контекст вымышленного процесса цитата по: Jorg Baberowski, Czerwony terror, PWN, Warszawa 2009.

4 Помещенная в контекст вымышленного процесса цитата по: Towarzysz Józef. Wspomnienia о Feliksie Dzierżyńskim, Książka i Wiedza, Warszawa 1977.

5 Помещенная в контекст вымышленного процесса цитата по: Andrzej Witkowicz, Wokół terroru bialego i czerwonego 1917–1923, Książka i Prasa, Warszawa 2008.

6 Ferdynand Antoni Ossendowski, Lenin, Alfa, Warszawa 1990.

7 Тюремное знакомство в Павяке вызывает сомнение, так как граф утверждает, что познакомился с Феликсом в отделении для политических и что они вместе ходили на прогулки. Интересно, каким образом граф мог там оказаться? Как убийцу, его посадили бы вместе с уголовниками. Якса-Роникер также утверждает, что Дзержинский передал ему свои заметки и стихи с просьбой сохранить их в случае шмона у политических. Когда же Феликса неожиданно увезли в Цитадель, граф, отсидев свой срок, якобы, вынес их за тюремные ворота. Трудно поверить в то, что опытный конспиратор-революционер – а таким в то время Дзержинский уже был – воспользовался услугами человека морально неустойчивого, и который, к тому же не имел с ним никаких политических связей. Стихи и заметки были опубликованы графом в 1933 году в беллетризированной биографии Дзержинский. Красный палач – золотое сердце. Вчитавшись в стиль стихов и приняв во внимание личность Якса-Роникера, приходится предположить, что он сам их и сфабриковал. Других доказательств поэтических талантов Дзержинского нет. Правда, в одном из писем жене он пишет, что хотел бы стать поэтом, но эту метафору вряд ли можно признать убедительным доказательством. Есть заметка и у Троцкого в Моей жизни. Попытке автобиографии: «Темной весенней ночью, у костра, на берегу широко разлившейся Лены, Дзержинский читал свою поэму, написанную по-польски. Лицо и голос его были великолепны, но поэма слабая. Жизнь этого человека сама стала позже мрачной поэмой». Речь идет о совместном пребывании в ссылке в 1902 году. Но даже если Дзержинский и написал какие-то стихи или поэму – они не сохранились. Что касается заметок, которые Феликс, якобы, дал на хранение графу, то это цитаты из легко доступной и печатавшейся в «Социалистическом обозрении» Памятки узнику, которую Феликс писал на рубеже 1908/1909 годов и вынес их X павильона Варшавской цитадели в 1909 году.

8 Альдона Кояллович, после наделавшей много шума публикации, хотела обвинить Якса-Роникера в диффамации, но ей отсоветовали господа из «Двойки», то есть II отдела Генерального штаба Войска Польского, занимающегося разведкой. Они убеждали отчаявшуюся женщину, что тем самым она только наживет себе проблем, так как в Польше никто ее брата не любит. Для сотрудников разведки речь шла не о добром имени Якса-Роникера, а скорее о Ежи Кушелевском – племяннике Альдоны и Феликса, сыне их сестры Ядвиги – который в то время служил во II отделе в звании капитана (его как раз готовили на должность начальника Отдельного сектора “Литва”)· Судебное разбирательство вызвало бы интерес прессы, начали бы копаться в семейных связях. Племянник начальника советской службы безопасности в рядах польской разведки?! Был еще и другой племянник, Антоний Ежи Булгак, сын Альдоны, муж Ванды Юхневичувны, племянницы Юзефа Пилсудского. Граф должен был об этом знать, но тогда тезис о психопате не выдерживал бы критики, да и польская цензура этого не пропустила бы.

9 Jerzy Ochmanski, Feliks Dzierńyński, Ossolineum, Wrocław – Warszawa – Kraków – Gdansk – Łódz 1987.

10 С перспективы сегодняшнего дня чтение этих биографий бывает забавным, именно из-за путаных попыток объяснения спорных моментов или их замалчивания. Например, Александр Хацкевич в своем биографическом исследовании Феликс Дзержинский предстает исключительно мелочным: он приводит содержание речей, декретов, информации об очередных собраниях и съездах, но о приезде Ленина в знаменитом опломбированном вагоне пишет только: «3 апреля в Петроград прибыл Ленин». Говоря о неудавшемся путче в июле 1917 года, он информирует читателя, что «правительство издало приказ арестовать и отдать под суд Ленина и других большевиков за, якобы,»государственную измену«. Он даже не пытается объяснить, в чем эта измена могла заключаться. Польско-большевистская война представлена в этих биографиях в тональности аргументов, которыми пользовались большевики при принятии решения о нападении: «В ответ на империалистическую алчность Пилсудского Красная Армия контрударом отражает наступление вельможной Польши». А советское поражение описывается следующим образом: «Не удалось вырвать польский рабочий класс из пут капиталистического рабства». Последовательно замалчивается факт депортации интеллигенции или расправы с Церковью в 1922 году, которая была делом рук «чрезвычайки» и проводилась по приказу Дзержинского. Самого Дзержинского его биограф упрекает в двух ошибках: протест против подписания мирного договора с Германией в Бресте (1919 год) и поддержка Сталина в грузинском конфликте (1922–1923 годы). Свое биографическое исследование Хацкевич писал в начале шестидесятых годов, когда можно было осуждать культ личности и указывать на ошибки, уже вскрытые на XX съезде КПСС – но нельзя было касаться советской власти как таковой, а тем более самого Ленина и КГБ.