Книга Обреченный царевич - Михаил Попов

Хека говорил с увлечением, даже сам немного удивляясь тому, что слышит. Долгие годы все эти сведения лежали в кладовой его памяти как старые, ненужные вещи, и теперь он, доставая их на свет, сам искренне изумлялся их сохранности.

– Я ушел из Ниппура юношей вместе с небольшим караваном. Я даже не знал тогда, на юг я иду или на север, мне хотелось во что бы то ни стало убраться с опостылевшей паперти. Я был погонщиком, а потом гребцом на большом корабле с квадратным носом, таких нет на этой реке. Я плавал в Пунт, но не с той стороны, с какой приплывают туда египтяне. Там меня продали в рабство, и я возвысился, ибо мне отдали в управление гарем одного князя. За это мне пришлось внести такую плату, какую любой мужчина назовет чрезмерной. И я так считал тогда, теперь же лишь усмехаюсь. Потом я сделал так, чтобы меня украл один шейх, наши верблюды брели по пустыне целую вечность, солнце выедало глаза, а луна по ночам заставляла бредить. Я успел сделаться сердечным другом шейха, он уже хотел отдать под мою власть все свои стада, но налетела песчаная буря, все сгинуло, мое счастье растворилось в летящем песке. Я пешком пришел в город, где дома целиком вырублены из соли, а женщины сплошь страдают бесплодием. Я сказал, что помогу их беде. Меня, осмотрев, допустили к женщинам и озолотили. Когда я уходил тайком из этого места, то драгоценные сосуды мне приходилось везти на двух ослах, хотя ни одна из женщин еще не родила. По вине этого золота я снова попал в рабство. Мне дали бронзовый топор, и я валил кедры в финикийских горах, а древесина этих деревьев крепче любой бронзы. Но тут на мое счастье заболел вождь племени и я вызвался его вылечить. Чтобы сварить снадобье, нужны были травы, что росли только в глубине леса, и я отправился за ними вместе с двумя охранниками. Навстречу нам попался лев… – Колдун тихо, сладостно вздохнул, видимо, это воспоминание доставило ему особое удовольствие.

Мериптах слушал молча, все так же закрыв глаза, будто бы представляя вживе то, что произносили уста колдуна.

– …отвратительный город Тир! Меня сразу же избили там, прямо в воротах, без всякой причины. Сломали два ребра, до сих пор вот тут болит, если надавить. Там никто не верит никому, потому мне там нечего было делать. Все торгуют и блудят, женщины отдаются прямо на улицах, поэтому смотрителю гарема там не найти места. Они жадны так, что жалеют денег даже на свое здоровье, поэтому и лекарю там нечего показываться.

– Тир стоит на огромной скале, омываемой морем, и с берегом его соединяет только узкая дамба. Он неприступен и горд. Его корабли, как пчелы свой улей, охраняют его богатство.

– То, что он стоит на скале, известно всем. Но ты побывал бы в тамошних харчевнях. Там нет даже собак, ибо люди сами пожирают свои собственные отбросы. Я ушел оттуда и проклял это место. Я знал, что мне должно было повезти. Единственный тирянин, которого мне удалось обмануть, был капитан корабля, что отправлялся куда-то в сторону заходящего солнца за оловом. Я сказал, что чую носом, где залегает серебро. Его ум не поверил мне, но жадность поверила. Он посадил меня на цепь, однако когда мы подплыли к Криту, я шепнул одному матросу, что хочу только с ним одним разделить серебро, и он тихо распилил цепь, и мы прыгнули в воду. Крит еще богаче Тира, он возвысился над всеми островами, и жители круглый год празднуют свое морское счастье, и их постоянно пожирают две страсти: похоть и любопытство. Не продажная финикиянка есть предел распущенности, но совокупляющаяся с козлом женщина великого острова. Дочь местного царя сошлась даже с быком, и от брака того невиданного родился, говорят, сын.

Я не верил, но меня привели к подземелью, откуда доносился рев этого зверя. Мне показали пифосы из-под вина, опорожненные им, и гору обглоданных костей – след страшной трапезы. Но мне не было дела до сладострастия критян, их любопытство стало для меня серебряным рудником. Я просто рассказывал истории, случившиеся со мной на путях жизни, рассказывал без всяких прикрас, одну лишь правду, и они слушали меня целыми днями, забывая о еде, своей богине-матери и даже вине. Лечение там от всех болезней одно – они натираются оливковым маслом и разными способами вызывают рвоту.

Увидев, что губы мальчика едва заметно шевелятся, Хека приблизил к ним ухо.

– Дворец в Кноссе похож на огромную морскую звезду, выброшенную великой волною на каменистый берег. Ступенчатые, широкие лучи многолетних пристроек расходятся от возвышенного шестигранного центра, утопая в светлой зелени луга и темной зелени леса. С самого утра наигрывают флейты во всех концах дворца, и в гранитных, и в кирпичных. Никаких нигде нет укреплений, ибо у тамошнего царя нет врагов, которые рискнули бы напасть.

Хека хмыкнул.

– Таков он и есть, царский дворец в Кноссе. Какой-нибудь купец при дворе твоего отца рассказал тебе это, Мериптах?

Шахкей что-то проревел в своей палатке, кажется, требовал воды.

Колдун сказал, обернувшись в ту сторону:

– Человека с такой раной я лечил в Сузиане.

– Я видел это.

– Что ты видел? Там принято прикладывать к ране свежий коровий навоз, смешанный с виноградной кожицей и известью. Это никогда не помогает, но они всегда прикладывают эту дрянь. Эламиты народ ужасный и живут в ужасном краю. Нигде не бывает так жарко и душно, как в их проклятой земле. Летом там реки не дотекают до моря. Только царь и его родственники строят себе жилища из камня. Прочие все живут в норах, вырытых прямо в земле. Они наливают туда воды чуть ли не по колено и сидят там, как бегемоты на нильском берегу. А когда идут дожди, то они живут снаружи, но в такой же грязи. Они многочисленны и прожорливы, как саранча. Их дети цветом напоминают глину и живут меньше собак. Там продают родственников в рабство, чего нет нигде больше, ни в стране Хатти, ни у пьяных дикарей по ту сторону Хатти и проливов, только у диких горцев за Тигром. Они грязны, но не дики и не добродушны, грязь проникла в их сердца, они коварны. Когда сила Вавилона клонится, они являются тут же, как гиены, чтобы пожирать его богатства. О, с какой радостью я ушел от них.

– Как волны по воде от большого брошенного камня, расходятся от царского дворца и храма Аннушиннака стены Суз. Числом всего пять. Наружная стена земляная и перед нею ров, на дне его черная вода, которая может гореть. Две другие из камня и бревен. И там каждые сто шагов квадратные башни высотою тридцать локтей. И еще две стены каменные сплошь, и башни там стоят еще чаще, высота их тридцать пять и сорок локтей, так что с вершины можно увидеть город Туллиз, что лежит вниз по реке Улам. На каждой башне стража, одна для ночи, другая для дня, и ворота с заходом солнца все заперты. Сузы громадны, но они на замке, как большой сундук. Сузы – голова Элама, и никто еще не смог разбить ее.

Отхлебнув из кувшина, Хека отнял его от губ и вытер культею губы.

– Так кто же рассказал тебе это, мальчик? Купцы? Но никакие корабли не заплывают так далеко в дельту, чтобы пристать в заброшенном Мемфисе. И товары, и рассказы оседают на пристанях Авариса и Таниса.

– Я видел это, – просто сказал Мериптах, не открывая глаз.