Книга Золотые времена - Александр Силецкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Доставлю ему радость, – подумала она. – Умру-ка первой. Прямо вот сейчас. И пусть он сможет над моей могилой горевать и убиваться вдоволь – так, чтоб люди видели и понимали, до чего же он меня любил!.. Пусть, глядя на него, любовью нашей умилятся!»
И, порешивши так, Натака удалилась в спальню, где и отравилась.
А Ся тем временем шагал по кабинету и, не догадываясь ни о чем, смиренно размышлял.
«Умру-ка лучше первым я, – соображал он безмятежно. – Прямо вот сейчас. Уж как она, бедняжечка, наплачется, поди, над моим телом бездыханным, то-то славно! Всем явит скорбь великую и, стало быть, свою любовь. Какая будет всем наука!.. Очень мудро я решил».
И, не выходя из кабинета, Ся гвоздиком расковырял себе живот и выпустил кишки.
А вечером в квартиру позвонили гости, приглашенные заранее, когда Ся и Натака еще только выясняли, что к чему да отчего.
Уж гости и звонили, и кричали, и стучали – им никто не открывал.
Тогда, почувствовав беду, они взломали дверь и увидали: в спальне – голую Натаку, всю зеленую от яда, а в кабинете – Ся, при галстуке, но без кишок.
Дамы, естественно, в обморок упали, а мужчины отнесли Ся в спальню и вместе с бездыханною Натакай уложили на постель, под одеяло, – ежели смотреть со стороны, ну, прямо парочка для фото: «Брак – святое дело».
– Надо же, – сказал один, – чего это они? Ведь так друг друга, вроде бы, любили…
А другой сказал:
– Выходит, не любили.
Но вмешался третий:
– Вы не правы. Они себя в любви любили. Необыкновенно. Нам такое и не снилось.
И тогда они направились в гостиную и вместе с дамами, уже пришедшими в себя, отменно выпили и закусили, и повеселились от души.
И здесь же, на большом узорчатом ковре, предались тихому разврату.
О покойниках не вспоминали – ни добрым словом, ни дурным.
Не это было главное сейчас, не это.
Ибо заметил правильно один поэт: «Любовь еще, быть может…»
Жил человек по имени Хи. Был он страшно бедный и сильно болел. Постоянно болел.
И еще, между прочим, ужасно хотел полежать под кустом во дворе.
Хоть часок, просто так.
Но никто его не навещал, давно забыли, а самому во двор из дому выйти, чтоб под этим кустом полежать, уже сил не хватало.
И, наконец, приспело время умирать.
Тогда человек по имени Хи собрался с духом, обзвонил своих старых друзей, с которыми не виделся черт знает сколько лет, и сообщил им эту новость.
Те пришли.
Чего же не придти?
Отправить в дальнюю дорогу – первый долг…
Вот собрались они, сидят и ждут. Не пристают. Хорошие друзья.
– Уж коли все вы здесь, то у меня к вам просьба, – говорит им Хи. – Снесите-ка меня во двор, под куст. Хочу в последний раз там полежать, на небо поглядеть, послушать, что соседи говорят.
Друзья его как будто и не слышат – заняты беседой.
Ждут, когда помрет. Чтоб был пристойный траур, всё, как у людей.
А то – под куст…
Смешно!
– Ну ладно, вам виднее, – горестно вздыхает Хи. – Раз нет – так нет.
– Тебе что, делать нечего? – друзья удивлены. – Мы тут – зачем? И ты – чего?
– Да хочется, – бормочет Хи. – Давно.
– Слышь, хочется!.. – хихикают друзья. – А ничего, расхочется. Сезон не тот. Подумаешь – под куст!..
– Конечно, – соглашается болезный Хи.
Такой он слабый, что и спорить нету сил. В другой бы раз уговорил – в момент.
Тут гости начинают озираться – ну, на всякий случай – мебель трогают, картинки на стенах: не бог весть что, понятно, но и не труха!..
– Послушай-ка, дружище, – говорит один, – вот ты помрешь, а это все – куда?
– Не знаю, – отвечает Хи. – Когда помру, мне будет все равно.
– Тебе-то, может быть, и да… А сколько стоит обстановка, например? Ведь, знаешь, похоронные расходы, то да се… Накладно!
Надобно заметить: не имея к жизни подходящих средств, человек по имени Хи всю свою мебель сделал сам и очень тем гордился.
Вышло угловато, что и говорить, но прочно – не чета фабричным гарнитурам.
На века работа!
И картинки сам намалевал – за невозможностью купить какую-нибудь в магазине. В рамки из дощечек поместил и вывесил на стены.
– Нету этой мебели цены, – чуть слышно отвечает Хи.
– Как так? – друзья в недоуменье. – Почему?
– Да так…
– Ты что же, драгоценности сюда запрятал?
– Понимайте, как хотите.
– Где?
– Да ведь во всем заключено, – наивно отвечает Хи, в душе гордясь собою. – В каждой ножке, в каждой крышке, в каждой спинке, в каждом ящичке…
– С ума сойти! – вконец изумлены друзья. – И в топчане, где ты лежишь?!
– Наверное. Его я тоже мастерил.
Тогда друзья вскочили, вновь забегали по комнате – топочут, пыль до потолка.
Совсем черт знает что!
А радости-то, воодушевленья!.. Словно именины праздновать пришли.
– Мы так и знали! – гомонят. – Мы так и знали! Вот, выходит, все-таки припрятал? Накопил?!
– Да если что вам приглянулось, – из последних сил лепечет Хи, – то забирайте. Я не против. Всё берите. А иначе – пропадет.
– Не пропадет! – кричат. – Теперь – не пропадет! Как хорошо, что ты сказал!..
Разволновались тут, засуетились и давай ломать: кто ножку, кто еще чего, лишь бы с собою унести, – жадные вдруг сделались ужасно.
Ведь добро какое – нет ему цены!
Офонареть!
Про Хи совсем и позабыли.
А человек по имени Хи тем временем душевно умирал на жестком топчане.
Так умирал, что и ответить ничего уже не мог. Взаправду умирал.
И потому не удивлялся, видя, как ломают его дом, разносят по кусочкам.
Значит, оценили, нравятся им вещи. Не впустую прожил век. И хорошо!..
Кто-то там подрался из-за толстой крышки от стола, а кто-то подхватил на спину старенький комод – и был таков.
Но далеко не убежал: обделался и надорвался – глаза в натуре выскочили из орбит, и все кишки полезли через уши вон, а он лежал, придавленный комодом, руками и ногами по земле сучил, как будто полз, и громко верещал: «Вступаю в долю, только помогите!».
Но его пристукнули, чтоб не смущал соседских ребятишек, и комод уволокли.
