Книга Записка Анке - Николай Шпанов

Мы не спеша набираем высоту. Мой альтиметр показывает уже около двух тысяч. Пока довольно. Перед переходом через границу надо набрать 3.500 — эта высота предписана. При подходе к Ржеву надо набрать 4.000 — и так до Москвы.

Я отыскиваю левой рукой свой «хвост» — шнур со штепселем от моего термо-комбинезона. Куда он задевался? Ага, вот он, подлый. Втыкаю его в гнездо на борту. Прежде всего начинаю чувствовать тепло на подошвах ног и на коленях.

— Всем включить грелки.

— Есть.

— Есть.

— Есть.

Бронислав отвечал последним. Жаль, что перед самым полетом он надулся.

— Бронислав, постарайся уснуть. Через два часа я тебе передам управление, а сам сосну. Только вот что: проверь, пожалуйста, теперь же прицельные приборы.

Я всматриваюсь за борт. Землю видно хорошо, несмотря на то, что нет луны. Небо затянуло облаками. Звезд не видно совершенно. Это хорошо. Чем темнее, тем лучше.

Снежный покров земли дает возможность кое-что различить, хотя совершенно скрадывает впечатление движения.

Передо мною сплошная черная пелена. Как ни напрягай зрение вперед, ничего не видно. Точно какая-то огромная бархатная завеса идет передо мною и не хочет ни на один метр пропустить мой взор вперед. Только с движением самолета движется эта завеса и уступает пространство. Впереди черно, справа черно, слева черно.

Только далеко внизу слабо светится снежная земля с редкими пятнами леса. Как какие-то болячки, выползают эти пятна, нарушая однотонный, ровный пейзаж.

Ночь так темна, что даже заезженных дорог не видно. Только когда дорога перерезает лес, видна на его черном фоне узкая светлая ленточка.

Едва чернеет внизу линия железной дороги и то временами.

Мертво и пусто кругом. В жужжащем вихре полета кажется, что я несусь один в безбрежном океане ночи, и этому океану никогда не будет конца.

Редко-редко внизу мелькнет два-три огонька станции и темным пятнышком выделится деревушка с несколькими слепыми окнами-фонариками.

Вот железная дорога совершенно исчезает где-то вправо. Делается совсем тоскливо.

— Лемонье, проверьте.

— Все верно. Через десяток минут должна быть Вилейка.

Ага, это уже лучше. Все-таки люди. Однако, надо обходить этих людей стороной. И боюсь я потерять из вида человеческое жилье и, вместе с тем, боюсь попасться человеку на глаза. Пожалуй, второе хуже первого. Вот влево от меня медленно проходит разбросавшаяся кучка огней. Это, вероятно, освещенный вокзал.

Обойдя Вилейку, мы снова выходим на линию железной дороги.

Слежу за едва ползущей перед Лемонье картой. Вот карандаш навиграфа начинает сползать влево с жирной, красной курсовой черты. Значит ветер меняется. Беру соответственно влево. Вижу, как карандаш возвращается на красную черту и снова чертит по ней немного волнистую, спасительную линию. Да, Ле-Приер не дурак. Дорого бы дали в прошлую кампанию за такую штучку и союзники и немцы.

Оглядываю все приборы. Все работает, как часы. Ага. Вот только на крайнем левом моторе что-то не совсем ладно со смазкой.

— Краспинский. В чем дело со смазкой на первом номере?

— Может быть, просто масло подстыло. Сбавьте ему немного оборотов, господин полковник. Если не пройдет, придется перевести его на запасный маслопровод. Лучше бы так обойтись.

Я передвигаю немного сектор первого мотора и едва заметно карандаш навиграфа начинает снова сползать с курсовой черты. Исправляю аппарат.

С боязнью слежу за смазкой. Как будто не улучшается. А впрочем нет, вот кажется все пошло нормально. Даю опять те же обороты — все хорошо.

— Все хорошо, господин полковник, — раздается в наушниках голос Краспинского.

Время идет. Я чувствую это по рукам, не глядя на часы. Вот далеко вправо светится довольно заметное пятнышко, точно рассыпчатое гнездышко светляков.

— Лемонье, что справа?

— Лепель.

Ага, Лепель. Теперь уже недалеко до Полоцка. Обойти его и тогда за дело, Лещинский. Только засну ли я? Нервы так напряжены.

Что делают мои спутники? Лещинский спит. Лемонье тоже, кажется, клюет носом над своими, приборами.

Стараюсь рассмотреть, что делается у механика. Толком ничего не разберешь, но как будто он пишет, по крайней мере, ясно белеет листок бумаги под его очками.

— Краспинский. Вы что? Никак писанием занялись?

— Да, пишу на всякий случай завещание.

Вот слева блеснули вдали огни Десны, а прямо вперед — и Полоцк… Полоцк… Полоцк… В чем дело? Почему с этим словом всплывает в голове представление о третьем классе кадетского корпуса, длиннополом сюртуке учителя истории…

— Эй, Бронислав, проснись. Бронислав…

Нет, заснул так, что телефоном его не разбудишь. Протягиваю руку и толкаю мягкой рукавицей податливую сонную голову.

— Проснись, тетеря, Полоцк. Сейчас я обойду его, а там ты веди до Ржева. Не забудь, что от Ржева надо набрать высоты.

Наконец, огни Полоцка остаются далеко позади. Я чувствую, что рукояткой и педалями уже управляет другой. У Бронислава твердая рука, сразу дает себя знать.

Сначала я еще машинально слежу за аппаратом, а потом вспоминаю, что мне надо отдохнуть, и я устраиваюсь поуютнее.

Сквозь сон я слышу, как Лещинский переговаривается с Лемонье и Краспинским.

Бронислав оказался неисполнительным помощником, хотя и хорошим другом: вместо Ржева, он довел машину до самого Волоколамска. Когда он разбудил меня, огни этой колокольной колыбели уже исчезали сзади. Пока я огляделся, просмотрел приборы и взял в руки управление, вдали стало видно светлое зарево Красной столицы, этого неугомонного гнезда мировой крамолы. Вспомнил, как восемь лет тому назад я быстро утекал из первопрестольной. Зато теперь я в десять раз скорее приближался к ней.

Как часто видел я сверху добрую старую Москву еще учеником московской школы. Вот только ни разу не пришлось летать ночью, тогда у нас об этом не думали. Узнаю ли я ночную Москву? Сумею ли разобраться?

Глаза сами невольно скользят по приборам и пробегают по всему аппарату. Матка Боска, до чего ясно виден весь самолет — крылья, стойки, моторы — все это совершенно отчетливо выделяется на посветлевшем ночном небе. Или нет, не посветлело небо, а посинело. Облако стало реже и в окна лукаво подмигивают мне предательницы звезды.

— Поручик Лещинский, полное внимание! На плане Москвы вы видите в самом центре темный обвод — это Кремль. Внутри обвода крестом отмечено здание — цель нашего полета. Я буду работать своим прицелом — вы проверяйте установку по своему.

— Есть.

— Господин полковник, подход с северо-запада. Ориентир аэро-маяк около самой Ходынки, — раздается голос Лемонье.