Книга Ангелы приходят всегда - инок Всеволод (Филипьев)

После службы начался традиционный праздничный обед. Как на скатерти-самобранке, на длинном столе гостиной появились различные яства. Зажгли камин. На обед осталась примерно половина прихожан, с которыми поочередно знакомили инока, Синильга уже многих знала. Представляла всех и рассказывала о приходе жизнерадостная, бойкая Екатерина. Ее семья являлась, как говорили, душой прихода. О Лазаре Катя, естественно, ничего не знала и потому представляла его всем просто: «Знакомьтесь, это – Лазарь», или: «Прошу любить и жаловать! Это – Лазарь, друг Иулии, нашей частой гостьи из Нью-Йорка». Некоторые пытались задавать Лазарю личные вопросы, но он уходил от ответа.

Здесь были представители разных волн эмиграции, а также урожденные американцы, не имевшие православных корней. К последним относился чтец Максим, своего рода «визитная карточка» Магопака. Большой, похожий на ручного медведя, он говорил по-церковно-славянски лучше, чем по-русски, выдавая иногда настоящие перлы. Например, если хотел сказать человеку, чтобы тот не сплетничал, то говорил: «Затвори зло!», напутствовать знакомого в дорогу мог так: «Господь сохранит твои входы и исходы», а про пасмурную погоду мог изъясниться: «Солнце лучи свои потаило».

После молитвы все расселись за длинным столом, и началась трапеза с обсуждением приходских и общецерковных дел. Взволнованно говорили о недавнем восстановлении единства Русской Зарубежной Церкви с Церковью в отечестве: перечисляли, кто из-за этого ушел, кто остался. Лазаря поразило, что многие зарубежные священники не смогли принять объединения и отошли. Он не знал таких печальных подробностей, хотя и слышал радостную весть, что в мае состоялось объединение. В принципе, он понимал, что, хотя больше года оторван от церковной жизни, вряд ли «церковный официоз» смог за это время внутренне оздоровиться и переродиться, а следовательно, причины у неприсоединившихся были веские. Понимать – понимал, но до конца согласиться с этим не мог, потому что знал, насколько важно единство православных, важно, прежде всего, для собирания воедино здоровых сил, важно для созидания и борьбы за чистоту Православия. Про отца Илью Лазарю пояснили на ухо, что после «мая» он хотел было уйти, но потом твердо решил остаться, дабы пострадать. На этот раз отец Илья в дискуссию не вступал, слушал. Потом объявил, что будет говорить, встал и начал:

– Когда человек входит в церковь, надо здороваться так: «Христос посреди нас». Что еще нам нужно? Ничего. Только чтобы Господь посреди нас был. Тут. Господь, а не бес. Или будем бесу служить? Враждуют некоторые у нас. Как раньше митрополиты наши Виталий и Лавр, да и не враждуют они! Обоих распяли. Господь подскажет, что делать. Будем надеятися. На еду вот на эту, – он указал рукой на стол, – не будем надеятися. Кто сытый на земле, тот голодный на небесах. Мы на себя надеемся, а на Его милость не надеемся. А вот Его милость над нами, над всеми. У всех по разным причинам. А мы грешим: не молимся, не постимся. Вот едим, гордимся. А Церковь не так учит. Учит изгонять беса в себе! Как его выгнать? Только постом и молитвой, а мы этава не выдерживаем. Все мученики всё выдержали. А мы? Всех треба любить и прощать. Как говорится, все прохожие – на ангелов похожие! А мы любим? Извиняюся. Помоги нам Бог, – батюшка благословил всех и сел.

Потом разгорелись споры о последних временах и конце мира. Много интересного сообщил чтец Максим, близко знакомый по своей светской работе с современными компьютерными технологиями. Лазарь внимательно и с интересом слушал, а в конце пришел к своеобразному выводу: «Каково будущее мира? Будущее моего мира зависит от исхода той войны, которую я веду в своем сердце с того дня, как вышел на узкую дорогу Христа. Разгорелось жестокое сражение. И удивительно, что я сам то примыкаю к силам добра, то вдруг сам же возглавляю силы зла. Такого не увидишь на обычной войне. Очень хочется, чтобы во мне победило добро, победил Бог. Надеюсь на это, но далеко в этом не уверен. Ведь война продолжается».

После обеда отец Илья пригласил прихожан и гостей прогуляться до озера. Пошло человек десять, остальные стали разъезжаться. Желтое и красное золото осени уже пролилось с деревьев на землю: кроны выглядели скромно, зато под ногами расстилался пестрый ковер листьев. По дороге батюшка о многом рассказывал, а в конце обратился к Лазарю:

– Слухай. Ты оставайся. Поживи здеся немного. Как в народе гутарят: «Повесили – болтайся, а сорвался – катайся»! Послезавтрава будет твой святой – Лазарь Четверодневный. Он был друг Господень, а ты будешь наш друг. Поживи. Нехай Иуля до дому едет, ей на работу идтить. А тебя мы оставим покудова. Завтра справим службу с тобой, всенощную. Помолимся Лазарю. И причастишься во вторник заутра.

– С радостью! Но мне бы поисповедоваться для начала, а там уж допустите ли до причастия… – ответил Лазарь, решив про себя, что отцу Илье сможет открыть душу. Искренность и простота этого человека располагали.

На обратном пути с озера Лазарь и Синильга отстали от основной группы. Медленно ступая по утоптанной стежке, они молчали. Говорили их души.

Другие прихожане со стороны невольно любовались красивой парой. Одеты они были тоже под стать друг другу: Лазарь – в длиннополое темное кашемировое пальто (подарок Синильги); девушка – в классическое полупальто из тонкой шерсти, тоже темного цвета, кожаные перчатки и берет, из-под которого на спину ниспадала тугая черная коса с серебряными нитями.

– Это здорово, что ты здесь останешься, – заговорила Синильга. – Я очень рада, если получится исповедаться и причаститься. Мне сегодня после причастия намного легче. А я не знала, что праведный Лазарь Четверодневный кроме Лазаревой субботы празднуется еще в октябре.

– Да, празднуется. Ты помолись в этот день за меня, пожалуйста.

– Конечно. А ты за меня. Я думаю, отец Илья не случайно встретил тебя в Магопаке проповедью про Лазаря. В этом ведь глубокий смысл, что именно Лазарь – твой святой. Сейчас, между прочим, ты так же, как он, не можешь вернуться на родину. В родной земле его постановили убить, потому что он был живым свидетельством воскрешающей силы Христовой. Видно, и твое обращение к Богу и духовное воскресение тоже кому-то очень мозолило глаза… Дело не в людях, конечно, а в духах злобы. Лазарь скрывался всю жизнь за границей, на Кипре, стал вынужденным эмигрантом, так и ты теперь – эмигрант поневоле. Надеюсь, со временем все разрешится и будет так, как для тебя лучше. Хотя мне огромное утешение знать, что ты в той же стране, что и я, на том же континенте, даже если мы никогда больше не встретимся. Мне будет очень тяжело, если ты уедешь навсегда. А знаешь, о чем я еще думала? Ведь у нас даже имена одинаковые. Правда, у нас с тобой много имен, но я про те, что в крещении: ты – Иулий, я – Иулия. Разве это не знак? Или это знак нам на наше совместное страдание, на нашу жертву ради Христа, как ты говоришь? Может быть и так, конечно… Не знаю, но мне сразу трудно все это вынести. Все так быстро и так неожиданно. Умом я понимаю, что высшая любовь – это положить свою душу за любимого, в данном случае – сделать так, как ты просишь. Ведь если просишь, значит, тебе так нужно, значит, тебе так легче. Признаюсь, мне это очень трудно, но я буду стараться. Честно. Но если когда-то что-то изменится, если будет нужна помощь, знай – у тебя есть любящая душа, которая готова ради тебя на все. Я думаю, теперь ты это видишь на деле. Не бойся, я все сделаю, как ты хочешь и как говоришь. Я не буду тебя смущать. Если ты считаешь, что это должна быть наша последняя встреча, – пусть будет так. Если решишь не возвращаться, то ключи от моей квартиры и твоей «студии» можешь передать мне в Нью-Йорк с батюшкой, когда он туда поедет, или с кем-то из прихожан. Я рассчитаюсь с домовладельцем, а с оказией пришлю тебе вещи, там ведь немного, – Синильга отвернулась, смахнув повисшую на реснице голубоватую слезинку. – Я знаю, это очень глупо выглядит, но, пожалуйста, возьми от меня вот это на память. Посмотришь потом, когда я уеду, – она достала из сумочки конверт, изящно перехваченный ленточкой, и отдала иноку.