Книга Год любви - Пауль Низон

Настроение мое поднялось, и я окинул взглядом заведение. Звучала монотонная музыка, нечто восточное, под такую музыку заклинают змей, за стойкой бара сидела пожилая блондинка и время от времени с отсутствующим видом сбрасывала на пол маленького пуделька, который упорно пытался забраться к ней на колени! Официант обслуживал двух рабочих, единственных, кроме меня и моего соседа, посетителей; по-моему, это были водители грузовиков. Они заказали себе кускус и жевали, широко разевая рты, точно собирались зевнуть; ножи они держали в кулаке лезвием вверх. Уж эти-то ребята литровую бутыль вина опустошат в один миг. Я прямо-таки физически ощущал, как работают их челюсти, пережевывая и заглатывая пищу, и втайне завидовал их раскованным манерам, их бесцеремонности. За едой они обстоятельно, с очень серьезным видом рассуждали о квартирной плате, о прожиточном минимуме и о том, что плату за такие вот обеды в забегаловках можно было бы, если не выбрасывать счета, вычитать из налогообложения; один из них крайне заинтересовался этой возможностью. Несоответствие между физической силой, несокрушимой уверенностью в себе и мелочами домашнего хозяйства, вокруг которых вращались их мысли, было таким разительным, что вызывало смех. В каждом из этих великанов таился скупердяй-бухгалтеришка в пиджачке с нарукавниками или налоговый консультант, эдакий укротитель цифири в обличье покорителя природы. Тем временем я достиг того приятного состояния, когда, образы хватают тебя за руку и зовут прогуляться, когда ты, как маленький ребенок, забываешь обо всем на свете; такое состояние у меня может длиться бесконечно. Нет, только не это. Только не вскакивать на ходу в этот поезд, не то поглотит тебя тьма кромешная, и ты затеешь возню со словами, пытаясь выбить искру из камня.

Ловишь слова, чтобы выразить впечатления, смутные ощущения, выплески чувства, мысли. Слова в свою очередь склевывают подробности, рассыпанные в мешанине чужой жизни, и наспех лепят из них себе пристанище. И в этом кое-как сложенном из слов жилище поселяюсь я. Ненадолго. Ощупываю, удивляюсь, даю названия, пытаюсь по слогам разобрать запечатленную в них реальность, в конечном счете это обреченная на неудачу, безнадежная попытка что-то выяснить, высветить, как если бы ты в огромном, как вселенная, подвале зажег огарок свечи; и тогда в освещенном этим огарком пространстве возникает «мир». Такое «чтение по слогам» и привязанность к предмету своих мыслей есть хотя и, в общем, элементарная, но все же нужная, первопроходческая работа. Что угодно, только бы не мчаться в пломбированном вагоне сквозь непроницаемый мрак навстречу смерти… Эту мысль я занес недавно в свою записную книжку.

Проклятая привычка делать заметки. Делаю я это для того, чтобы увеличить запас жизненных наблюдений или просто чтобы окуклиться, забаррикадироваться, окопаться, а то и, чего доброго, зарыться в землю? Вот вопрос. Все это, должно быть, связано с одиночеством, с миром разноречивых чувств всеми забытого часового.

А кстати, как справляется забытый солдат с отсутствием женщин? Как вообще он может такое вынести? Он что, совсем забыл, что такое секс? У него корешок отсох, что ли? Или он занимается онанизмом? Воображение рисует картину: онанирующий солдат на маньчжурской границе. На днях ему приснилось, будто он находится в военном лагере. Должно быть, лагерь разбит невдалеке от города, портового города, но ни гавани, ни домов, ни моря не видно. Холодно, с серого неба моросит дождик. Не понять, то ли еще только вечереет, то ли уже наступил вечер: в здешних местах всегда так, настоящий день так и не приходит, вечный вечер, серое однообразие, именно такая погода и подходит обитателям лагеря в этом необжитом краю. Но сейчас все пришло в движение, лагерь ликвидируют, бараки стоят пустые, те, кто в них жил, отправляются на север. Наш солдат уйдет последним, ему приказано уничтожить лагерь и догнать экспедицию. Сегодня он последний раз заночует в покинутом лагере. Он бесцельно и праздно бродит по своему убежищу, испытывая приятное волнение. И есть от чего: только что к нему заглянула совершенно незнакомая особа женского пола, не столько одетая, сколько закутанная с ног до головы в подобие непромокаемого плаща, трудно разобрать, что скрывается под этим плащом, выглянувшее из-под капюшона лицо кажется молодым. На заданный равнодушным тоном вопрос, можно ли у него переночевать, он отвечает утвердительно, ее вопрос вызывает в нем дрожь и приводит в замешательство. Он означает, что женщина хочет разделить с ним постель, так как другой возможности устроиться на ночь в убежище нет. Он воображает, как будет лежать нагишом под одеялом и ждать, нет, не ждать, а с замиранием сердца надеяться на чудо, как проскользнет к нему его гостья. Невероятно. Я притворюсь спящим, думает он и чувствует, как стучит его сердце, чуть приоткрыв глаза, буду наблюдать за тем, как она раздевается. Любопытно, как она будет это делать — торопливо и бездумно, разбрасывая одежду и белье по полу, или же отвернувшись, сдержанно и незаметно? А может, с подчеркнутой деловитостью, аккуратно снимая с себя одну одежку за другой и тщательно складывая рядом, будто находится наедине с собой? Женщины умеют как-то по-особому напрягать свои формы, вызывающе и при этом с высокомерно-равнодушным видом, как будто их вовсе не интересует то, что за этим, последует. Тем временем он закроет глаза или отведет взгляд в сторону, так как не хочет верить своим глазам. Он весь замрет, как мышка, затаит дыхание, притворится мертвым, когда она, отвернув краешек одеяла, нырнет к нему в постель, его бросит в озноб от холодного воздуха и в дрожь от прикосновения чужого тела. Придвинется ли она, прижмется ли к нему или просто останется лежать рядом? Что-то скажет? Шепнет? Коснется рукой его лица? Он выдумывает все новые и новые уловки и паузы, чтобы оттянуть и задержать — что? Миг сладострастия. О Господи, думает он во сне и сглатывает слюну, как подрагивают и колышутся ее груди, точно поросята в мешке, написал как-то один писатель. Будет ли на ней ночная рубашка, нижнее белье? Какая разница. Он набросится на попавшуюся в его сети, трепыхающуюся добычу, прижмет к себе и грубо овладеет ею. Нет, он не станет этого делать, он начнет осторожно обхаживать эту незнакомку из плоти и крови, оказавшуюся в его постели, этот холм из молчания, дыхания и запаха, надо сделать так, чтобы она перестала бояться. Он начнет подкрадываться к своей добыче, разведает окрестности, обложит ее со всех сторон, растревожит, разогреет, пока и в ней что-то не проснется и не возбудится, пока она не повернется к нему, не ответит на его ласки, не задрожит и не проявит желания. И только тогда — поцелуй, впиться губами в ее губы, оторваться, сглотнуть огненный ком и снова впиваться до тех пор, пока рука девушки не отправится странствовать по его телу, не доберется до бедер, кружа вокруг давно уже жадно, напрягшегося члена, и не ухватится за него, тогда он ляжет на нее и ощупает ее лоно, а она будет делать с ним то же самое, и он возьмет ее, да, возьмет, говорят же, возьми меня, он возьмет эту упирающуюся рыбину в оборот и будет возиться с ней до тех пор, пока кровать и простыня не станут липкими от их пота и его семени, потом они погрузятся в дрему и вскоре снова проснутся в испуге, какой же это чудесный испуг — ощутить во сне рядом с собой чужое тело. И все начнется сначала. Так грезит он, направляя свои грёзы в определенное русло, отматывая их, как пленку, назад и снова запуская. Он не совсем и грезит, а скорее жадно мечтает о сокровенном. Только бы не проснуться окончательно, только бы не выпустить из рук это счастье, не лишиться его. Такие вот у солдата грезы. Я сказал счастье? Счастье насущное даждь нам днесь, пробормотал я, пробуждаясь от короткого послеобеденного сна и обводя глазами свою каморку: скошенная под углом стена, в слуховом окошке клочок неба. Как раз в этот момент сквозь окошко прорвался сноп света — выглянуло солнце и согрело, словно поцелуем. Я быстро закрыл глаза и увидел себя лежащим, вытянувшись, на стене, не себя сегодняшнего, а в далекой юности, на каменной ограде сада или на портовом молу, поблизости густая зелень садов, в разреженном воздухе стоит нежный запах живой изгороди; и полыхающая светом белизна, море света. Увидел себя лежащим там и вдыхающим рассеянный повсюду свет. Я впитываю его сквозь закрытые веки. В расслабленном теле дремлют шаги. Что-то доносит ветер. Корабли в ожидании покачиваются на волнах.