Книга Венецианский аспид - Кристофер Мур

– Мне правосудья бы, – не унимался Шайлок. – Если не неустойку, так золота.

– От золота ты тоже отказался, – напомнил дож. – Так постановил совет.

– Секундочку, – сказал я. – Где вы родились, Шайлок?

– Здесь, на Ла Джудекке. Там и прожил всю свою жизнь.

– А на жизнь эту самую зарабатываете где?

– В Риальто, как любой купец. На жизнь я зарабатываю там, где все дела в Венеции ведутся.

– Так как же, ваша светлость, Шайлок, рожденный и выросший в Венеции, – чужеземец? Венеция определяет чужеземцев так, как ей удобно, чтобы купцы из других земель не чувствовали себя надежно в таком капризном городе?

На галерее поднялся ропот – полагаю, средь чужеземных купцов, собравшихся поглядеть, как здесь отправляют правосудие.

Дож перевел взгляд на собратьев своих по совету, затем откашлялся.

– Шайлок – чужеземец в том, что он еврей и не поклоняется Господу нашему и его церкви. Сие показано его отказом проявить милосердие к Антонио. А прощение и милосердие являть нам предписано Господом нашим.

– Ну, это да, – сказал я. – Иудейский бог – великий мстительный мудила, так и есть. Стирает с лица земли целые народы, если его левая пятка того пожелает, носится повсюду в громовой своей ярости, а ваш христианский боженька вокруг приплясывает с этим своим «Ах, если позволите, любезный господин, я другую щечку подставлю да ножки ваши отвратительные омою. Хлебушка к рыбке дать?» Скандал всего разок закатил – с менялами во храме, а они, чтоб ятую метафору в таком развитии сюжета до грыжи не затаскивать, – вы, ебучки, и есть. И за это вы, блядь, итальяшки, приколотили его гвоздями к дереву. Шайлок – еврей, а вы, паписты, своего Иисуса погоняете в хвост и в гриву, как я свою куклу на клятой палке. – И я потряс перед ними Куканом. – Начинаете-то с «Пустите детей приходить ко Мне»[332], когда вам это удобно, да только все время за спиной у вас этот ваш мстительный ветхозаветный бог, что кинжал коварный на копчике, готовый покарать первого же мудака, кто покусится на ваши интересы. – И для наглядности я, проворный, как кошка, выхватил один свой кинжал и сделал вид, будто пронзаю им какого-то незримого противника.

– Ты только что сравнил себя со святой троицей? – возмущенно осведомился один из членов совета.

– Не будьте так буквальны, сенатор, люди решат, что вы тупица. Но если одним словом, то – да. И послушайтесь доброго совета – не ищите в моей троице духа святого, потому что у нее всего две стороны, и одна из них – мокрый кошмар темного разрушенья, в сравнении с коим ваш Отелло, блядь, – принцесса на горошине.

И только теперь, перед всем советом, с Яго и Антонио под надежным призором, мне пришло в голову, почему, вообще-то, Вивиан никогда не нападала на меня, как на всех остальных.

– Поэтому Шайлок, быть может, – действительно мстительная и алчная сволочь, – сказал я. И ухмыльнулся – показать старому еврею, что я все-таки за него. – Но это не потому, что он еврей, как вы все – алчные рохли и хуеплеты не потому, что христиане. У вас один бог на всех – золото. Ваша вера идет за богатством, а ему за его веру в нем же откажет.

– Да! Да! – Шайлок выступил вперед. Антонио остался сидеть привязанный к креслу и крутить головой, тщась увидеть, как события развиваются дальше. – Я правосудия лишен из-за того, что жид? А глаз у жида нет? А рук у жида нет?

– А бот у жида нет? – подхватил Кукан. – Их тоже надо посчитать, а то жид без бот сир. И залатать, чтоб жид без дыр жил. И смазать не забудь, не то жир без баб стух, а жид без дур бог.

– Я вовсе не это хотел сказать! – закричал Шайлок.

– Я думал, мы просто всем жидовским комплектом интересуемся. Продолжай, – рек Кукан.

– Нас уколешь, кровь разве не пойдет? – продолжил Шайлок. – Ай!

– Это считается за да, – сказал я.

– Ты зачем в меня ткнул? – Шайлок вытянул руку, куда я легонько кольнул его кинжалом.

– Едва ли стоит таскать с собой целых три кинжала, если они не пригодятся в час вопросов, нет? Но – к делу, ваша светлость: вы свою веру применяете, чтоб исключить вот этого еврея, ровно так же, как эти два мерзавца с Брабанцио хотели ею же разжечь войну. Крестовый поход. Они отравили мою королеву, – а о плане своем мне рассказали только потому, что полагали, я не выживу и никому больше не расскажу.

– У него нет доказательств, – сказал Яго. – У тебя улик нету.

– Улика, – ответил я, – уже то, что Антонио сидит здесь привязанный к креслу. Три тысячи дукатов он занял у Шайлока, чтобы профинансировать женитьбу своего любимчика Бассанио на Порции. Чтобы через него воздействовать на совет.

Советники тревожно зашептались.

– Купец, что вы имеете сказать?[333]– спросил дож.

Пока я толкал речугу, Антонио полностью вернулся к нам, хотя сейчас был бледен и, казалось, снова готов грохнуться в обморок.

– Правда то, что я занял деньги, чтобы отдать их Бассанио, но лишь из-за того, что Порцию он любит, а я хотел, чтоб он был счастлив.

– Стало быть, из доброты своей подвергли вы себя опасности ради друга, – произнес дож, тонко улыбнувшись. – «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих»[334], – процитировал он мне. – Освободите Антонио от уз его.

Приставы опрометью развязали купца и запахнули на нем рубашку.

– Понимаю, – сказал я, кивая. Антонио растирал запястья, восстанавливая кровообращение. – У вас и впрямь обаятельные друзья, Антонио. Я рекомендовал их одной своей знакомой темной госпоже, и мне известно, что их добрым нравом насладилась она сполна. О, и вашего друга тоже, Яго, – сдается мне, вы сами видели, как она кокетничала с Родриго на Корсике.

Что бы Антонио ни намеревался сказать, он придавил слова в зобу, чтоб не выпорхнули. А на Яго посмотрел при этом так, словно солдату полагалось перед ним объясниться.

– Дурак спятил от горя, – сказал Яго. – Кому ведомо, в какие пьяные глубины опустился он после того, как мы видели его в последний раз? Прошу вас, покончимте ж с этими его бреднями, распустимте суд и отправимте доброго Антонио восвояси.

– Знамо дело, – сказал я. – Да взыграет справедливость – и пойдем заниматься своими делами дальше. Пусть Яго предает своего командира, пусть Антонио изменяет отечеству и церкви – мы это все простим, как у вас принято, и пускай они ввергают вас в кровавую войну, которую народ Венеции ни хочет, ни может себе позволить.

– Какую войну? – спросил дож. – Даже если б какой-то заговор и был, как ты его нам описал, один член совета не способен был бы ввергнуть нас в войну – да и генерал бы не смог.