Книга Гретель и тьма - Элайза Грэнвилл

– Jeden, dwa, trzy, cztery… – начинает Даниил. После еды ему вроде получше. Глаза у него странно блестят, и он опять пыхтит. Если Агнешка и медсестра, то, видимо, не очень хорошая.

– Что с ним такое?

– Инфекция, – говорит она, пожимая плечами, и повторяет числа дальше, на манер дурацкой песенки, пока меня не подмывает заорать.

Снаружи я осторожно вскрываю фасолевый стручок и разламываю один боб – посмотреть, есть ли там душа. Пытаюсь вдумать себя обратно в историю и перепридумываю Йозефа таким настоящим, чтобы он смог поехать в Линц. Я все еще не решила, как убью мальчика Адольфа, но это не трудно: я видела, как это делают многими способами. Ханна говорила, что он, по слухам, был одиноким ребенком, так что подружиться с ним было бы легко.

Я возвращаюсь в сарай, там ведьма требует рассказа про польские города. Она хочет тихое место, где нетрудно будет найти работу и жилье. Даниил притулился у стены. Глаза у него закрыты, и он долго не отвечает.

– Едвабне71, – говорит он и выпрямляется, внезапно бодрее. – Можешь сказать, что ты из Едвабне. Это на северо-востоке, рядом с Белостоком.

– Едвабне? – Ведьма хмурится на это название. – Я наверняка о нем слышала. Он знаменит? Что-то там произошло? Ты был в этом городке? Вернее сказать – это хорошее место для житья?

Даниил кивает, но я замечаю, как он сжимает кулаки.

– Едвабне был когда-то городом ткачей. У меня там дедушка с бабушкой жили. Вокруг красивые леса, там долгое, теплое лето. За последние годы так много людей… уехало, что там навалом пустых домов и лавок. – Он сжимает губы. – Думаю, тебе там будет самое место. Только надо выучить «Pochodzq z Jebwadnego» – «Я из Едвабне».

– Теперь поедим, – заявляет Агнешка, явно обрадованная таким будущим. – Будем пировать. Мальчик попоет нам польские песни. А потом ты, – она смотрит на меня, – поможешь мне состричь волосы. И я тогда расскажу, какая у меня есть новая мысль.

Но перед пиром нам предстоит кровавое убийство. Мы возвращаемся в башню.

Надвигается вечер, и голуби летят домой ночевать. Топ-топ-топ — топают ведьмины ноги, это она карабкается по лестнице, фии-фай-фо-фам[131]— и здоровенный деревянный храповик, который дает ручкам поворачивать столб посередке, скрипит и стонет. Некоторые голуби вылетают наружу, многие хлопают крыльями и возятся под крышей, а кое-какие даже пытаются сесть Агнешке на голову-лютик… но наседки лишь пригибаются, расправляют крылья, чтобы защитить деток. Однако без толку: ведьма убьет всех до единого, если надо будет, она сотрет все голубиное население с лица земли. Ее ручищи тянутся, отпихивают матерей к стенке, выхватывают неоперившихся птенцов. Щелк! – и шейки у них ломаются. Бум! – мелкие тушки падают мне в подставленный подол. Я пытаюсь сделать то же, что обычно: сбежать в свою тайную часть, где волшебством или геройством я все исправляю, а вместо себя оставить автоматон, машину без всяких чувств, – только сегодня я так не могу. Дверь закрылась. Фантазии ушли. Слов нет. Может, такое бывает, когда придумываешь истории в историях, а сами они – тоже внутри историй: тогда они делаются чудовищно всамделишными.

Во дворе ведьма, ликуя, выкладывает птенцов для подсчета. Она отрезает им крылья медицинскими ножницами, крутит и тянет их за головы, пока те не отрываются, ощипывает редкие перья с их грудок, а потом отдирает их от остальной тушки, которую выбрасывает прочь. Мы забираемся в кухню, и там она варит в видавшем виды котле похлебку с Jungtaube[132], приправленную зеленью с огорода. Когда похлебка принимается бурлить и плеваться в нефтяной бочке, Агнешка на несколько минут оставляет меня одну.

– Будь здесь и следи, чтоб не сгорело, – кричит она через плечо. Из дальнейшего шума делается ясно, что она перебирается через завалы в соседних комнатах, но хоть я и хочу поглядеть, что она там затеяла, мне куда интереснее сковородка, которую ведьма, когда мы пришли, тайком сунула подальше с глаз. Я поднимаю крышку, и до меня доходит, что все происходит не в том порядке: Гретель нашла драгоценные каменья после того, как ведьма сгинула. Но, опять-таки, Гретель не была такая любопытная, как я, – и такая находчивая. И к тому же тут золотые часы, кольца и броши, жемчужные ожерелья и золотые зубы, а не сказочные драгоценности.

Я хочу и не хочу есть суп из голубят. Он очень другой, нежели те, к которым я уже привыкла. В конце концов несколько глотков съедаю, а Даниил сжирает все остальное. Никакого пения и танцев потом не происходит, да и никакой стрижки: Агнешка горит желанием поделиться с нами новым планом.

– Нет. – Даниил качает головой, не успевает она договорить. – Нет. Не могу. Не буду. Лучше умру.

– Может, так оно и будет, – говорит ведьма любезно. – У нас кончается время. Я вам даю всего одну ночь на размышления.

– О чем это она? – шепчу я Даниилу, когда мы укладываемся на мешках. – Как это – кончается время? Что она такого знает, чего не знаем мы?

Даниил молчит долго, и мне кажется, что он уснул.

– Может, тут будут бои, – наконец говорит он. – Мне все равно. Я ж говорю, я лучше останусь тут и умру, чем сделаю вид, что она моя мать.

– Если она покажет нам, куда идти, какая разница, что она тебя заставляет говорить? – донимаю его я. —

Что изменит еще одна врака? – Он не отвечает. – Скажи, что она твоя злая мачеха, раз так. Можешь?

Он шмыгает носом.

– Наверное…

– Надо. Мы тут не останемся – и мы не умрем.

– Но моя мать… – Голос у него с зацепкой.

– Не стоит. – Мы договорились, что о таких вещах говорить не будем, пока все не закончится. – Слушай, у тебя никогда не было мачехи, и поэтому не важно, если притворишься. Все равно Агнешка, или как там ее по-настоящему зовут, долго не сможет людям голову морочить. С такой-то громадной попой, как у нее, – кто ей поверит, что она вообще когда-нибудь голодала?

– Уродская жирная корова. Dziewka. Suka. Kurwa. – Он перечисляет весь список скверных слов, и, когда пар спущен, голос у Даниила делается медленнее и тише.

– Скажешь, что ты ее… – Но теперь Даниил уже точно спит, живот у него удивленно урчит, вдруг оказавшись полным. Когда мне уже невмочь не спать, мне снится сон, что я опять в Равенсбрюке72, в лазарете, бегу по нескончаемым белым коридорам и зову папу. И там Агнешка. Ведьма появляется из дверей то справа, то слева, руки у нее в крови, вцепились в кровавую плоть или даже в целую ногу, эти ноги иногда в перьях, а иногда на них ботинки.

Наутро я едва узнаю ведьму. Вместо медицинской формы на ней теперь полосатое платье, как у меня, но сидит оно лучше и выглядит гораздо чище, хотя под ногтями у ведьмы все еще кровь вчерашнего убийства. Половина волос исчезла, и она лихорадочно обстригает оставшиеся и орет, чтоб мы просыпались.