Книга Искупление - Фридрих Горенштейн

Вот почему с таким волнением смотрю я сейчас на темные, ночные поля бердичевщины, на ряд стройных елей вдоль дороги, не уступающих по красоте кремлевским. Сейчас они из-за тьмы кажутся плоскими, нарисованными на бумаге тушью, однако, когда утром взойдет над ними солнце, они обретут объем, расправят ветви, стряхнут с них ночную сырость и станут розово-зелеными. Я помню их такими, когда год назад, год с небольшим, проезжал мимо утром в мягком вагоне московского поезда. Был конец августа, цвела гречиха... Надо сказать, я уж очень давно проезжаю мимо, даже если и появляюсь в этих местах. В Бердичеве у меня больше нет близких людей. Впрочем, в Бердичеве, кажется, проживает жена моего дяди, того самого Забродского, который когда-то работал в НКВТ, но считать эту даму близким человеком не хочу и не могу. Уж Олесь Чубинец гораздо ближе, хоть он не проживает в Бердичеве. Впрочем, почему бы Олесю не поселиться в Бердичеве? В Бердичеве такое замечательное православное кладбище, и на нем еще пока разрешают хоронить. Может показаться, что я зло иронизирую. Но это не так. Я считаю, человеку желательно знать, где его похоронят, и желательно, чтоб он сам еще при жизни выбрал такое место. А стать приличным покойником в наше время все тяжелей и тяжелей. Хотя так было и в прошлые времена. Например, улучшение положения евреев при Екатерине II и Александре I началось с разрешения на собственные кладбища. И наоборот: когда душитель декабристов Николай I начал гонение на евреев, он первым делом приказал распустить «Еврейское погребальное братство». Оказывается, когда народ решаются изгнать, но не решаются уничтожить, достаточно запретить ему хоронить своих покойников. Ведь невозможно жить рядом с непохороненными мертвецами. Гитлеровцы поступали проще: они взяли расходы по похоронам на себя, поскольку дальнейшая жизнь живых не была предусмотрена даже в изгнании. Интересно, как поступал Богдан Хмельницкий, присоединивший Украину к России? За два года: 1648 – 1649 – бандами Хмельницкого было с жестокостью убито более шестисот тысяч евреев: женщин, стариков, детей и грудных младенцев. Так что русско-украинская дружба скреплена еврейской кровью. Правда, воссоединившись, гетман-убийца потерял независимость и право на окончательное решение еврейского вопроса. А русский царь решил не уничтожить, а изгнать евреев из России по просьбе украинцев. В 1655 году евреи были изгнаны из России, согнаны с земель, на которых они жили еще до прихода туда славян. В начале восьмого века еще не было России как государства, еще не было славянского Киева, а был Киев сарматский. И само название Киев вовсе не соответствует националистической, славянской легенде о братьях – Кие, Щеке и Хориве. Киев существовал еще до прихода туда Кия, ибо слово это по-сарматски означает «горы». А евреи, жившие в Киеве уже тогда, назвали Киев – Циев, или Киун. В послании к Александру II, отменившему запреты и гонения Николая I, евреи писали в связи с празднованием тысячелетия России: «Мы, евреи, поселились в России еще до ее основания».

Я сделал эти выписки в киевском архиве и просматриваю их сейчас, при свете железнодорожного фонаря, который дал мне кондуктор, просматриваю не для того, чтоб переписать историю. История пишется и переписывается только железом и кровью. Сейчас, когда поезд наш приближается к Бердичеву, этому символу гонения, городу, который современные товарищи-господа пытаются превратить в желтый знак позора, хочется уяснить себе и наши исторические ошибки, и исторические просчеты наших врагов. Нации живут как леса: если их не вырубают окончательно и не выжигают дотла, они воспроизводят себя, хаотично отряхивая семя на землю, и семя произрастает там, куда оно случайно упало. Семенем владеет случай, и потому семя способно мыслить.

В растительном мире это примитивные образы влаги и солнца, в животном – пищи и уюта, в человеческом же эти мысли совсем уж далеки, бесконечно далеки от интересов своей рациональной первоосновы: нации-леса. В лесу влажно, дико и скучно. На просторе сложно и опасно. Поэтому лучший способ увязать оба противоречия – это создать себе простор внутри леса, даже если за пределами леса этого простора бесконечно много. Я имею в виду не борьбу за территорию, а простор для мыслей своих, ибо даже примитивное семя должно мыслить из-за происхождения своего. Причем еврейскому семени, еврейской мысли всегда было тесно в своем лесу. Слишком много умников и слишком большая нетерпимость к своему национальному дураку. А у русских наоборот: Иван-дурак в почете, и в результате – прочная национальная жизнь, позволяющая ради баловства даже возникнуть призрачному городу Бердичеву, вражескому городу на собственной территории. Скажете, в подобных рассуждениях слишком много циничного? Но ведь правда всегда цинична. Ну, если не всегда, то часто, тогда как ложь чаще бывает деликатной.

Я вспоминаю жену моего дяди, Забродского. Сам мой дядя был человек неплохой, культурный и очень хороший специалист в своей области, пользующийся большим уважением. Этим уважением к мужу пользовалась и его жена, по своему, разумеется, усмотрению. Стоило возникнуть любому житейскому затруднению, например с приобретением билетов на московский поезд в известном уж вам Казатине, как жена дяди начинала громко кричать:

– Мой муж ответственный работник НКВТ!

А букву «Т» от буквы «Д» на слух не очень разберешь, тем более что жена моего дяди немного шепелявила. Таким образом, жена моего дяди говорила чистую правду и не несла ответственности как моральной, так и уголовной за то, что должностные лица понимали ее ложно и тут же удовлетворяли все ее требования. Когда моего дядю, ответственного работника Народного Комиссариата Внешней Торговли, привели на допрос к ответственному работнику Народного Комиссариата Внутренних Дел, он настолько был уверен в своей невиновности, что даже вначале наивно думал, что арест связан с неблаговидной деятельностью жены, за которую он ее весьма ругал. Однако следователь быстро разъяснил ему, что деятельность жены, в которой дядя чистосердечно сознался, вполне подвластна местному районному суду, тогда как дядю будет судить трибунал. Основой обвинения была старая антиленинская статья дяди, поскольку дядя в ранней молодости был бундовцем и сотрудничал в бундовской печати. Его статья, послужившая основой обвинения, называлась «Волвл, Велвл», что переводилось на русский язык: «Дешево, Владимир». Происходило это еще в доежовский период, когда следователи еще не издавали трубных звуков при сморкании и не чесали большим ногтем ноги себе за ухом.

– Быть или не быть – вот в чем допрос, – так кратко объяснил следователь ситуацию дяди.

Когда дяди не стало, его жена вынуждена была уехать из Москвы в Бердичев на постоянное жительство, но какой-то прошлый лоск сохранился. Я знаю, что после посмертной реабилитации дяди во времена хрущевщины она возобновила свои крики:

– Мой муж был ответственный работник НКВТ!

Вообще кричать в Бердичеве любят и умеют. Я знал: несмотря на ночное время, Бердичев меня встретит криками. И действительно, еще поезд замедлял свой ход у бердичевского перрона, а я уже слышал:

– Чичильницкий! Чичильницкий!

Звали какого-то Чичильницкого. Фамилию эту я в Бердичеве слышал и кое-кого знал. Красивый народ, особенно дочки, молодые девушки с замечательными фигурками и глупыми хитрыми личиками. Старшая работала парикмахершей и летом стояла перед дверьми парикмахерской в белом производственном халатике, обращаясь к проходящим мимо мужчинам, невзирая на их возраст: