Книга Никогда не называй это любовью - Дороти Иден

Проклятые статьи продолжали появляться на страницах газеты, но мистера Парнелла пока удавалось отговорить от намерения предпринять какие-либо действия по этому поводу. Ему говорили даже, что лондонский суд, по-видимому, признает его виновным. Безусловно, только не английский суд мог бы выступить против «Таймс».

Члены ирландской партии требовали создания в парламенте комиссию по расследованию обвинений, выдвигаемых против их лидера, но в этом им было отказано. Все выглядело так, словно это дело никогда не будет выяснено до конца.

Совершенно тщетно Кэтрин, Чарлз и их поверенный Джордж Льюис занимались графологическим исследованием, сравнивая почерк подложных писем с почерком писем тех, кого можно было заподозрить в содеянном. Кэтрин понимала: с самого начала Чарлз подозревал, что это дело рук Вилли. Если не он писал эти гадости, то по меньшей мере это было сделано по его наущению. Очень много времени Чарлз потратил на то, чтобы это доказать; он даже провел целый день в табачной лавке, ожидая возвращения домой некоей женщины, которая могла представить улики против капитана О'Ши.

Правительство все же было вынуждено назначить комиссию по расследованию дела с письмами, равно как и дел самой Земельной лиги, но прошло уже несколько месяцев, потом еще несколько пролетело, прежде чем уважаемая комиссия приступила к длительному и утомительному заседанию, продолжавшемуся несколько недель.

Со стороны «Таймс» юрисконсультом выступал весьма достопочтенный и грозный сэр Ричард Уэбстер, а со стороны мистера Парнелла – сэр Чарлз Рассел, которому ассистировал мистер Аскуит. Список свидетелей был бесконечным. Там были крестьяне из Кэрри, женщины в алых нижних юбках, больше привыкшие ходить босиком по болотам, нежели по лондонским тротуарам; из тюрьмы Маунтджоу под конвоем привезли осужденного убийцу. Некоторые свидетели не умели говорить по-английски. В зале также присутствовали журналисты, профессиональные бунтовщики, священники, землевладельцы, повествующие об ужасных бесчинствах в самых подробных деталях. В зале были все, кто угодно, кроме обвиняемого.

Капитан О'Ши, выступавший в качестве свидетеля, с места дачи свидетельских показаний начал порицать попытку втянуть его в это дело, однако когда «был задан неприятный для него вопрос, ему пришлось ответить, что он не сомневается в том, что все письма написаны мистером Парнеллом».

Потом на место дачи свидетельских показаний взошел Пат Иган, которому также вменяли в вину изготовление поддельных писем, – он-то и представил наконец некую улику. Он поведал, как однажды получил просительное письмо от Ричарда Пиготта, очень нуждающегося в деньгах дублинского журналиста, написавшего слово «нерешительность» с буквой «и» вместо «е».

Чтобы зря не тратить времени, мистера Пиготта тут же вызвали в суд повесткой. Он приехал в Лондон – бессовестный, нахальный и полный дерзкой бравады, – взошел на место для дачи свидетельских показаний. Его не испугал даже такой грозный и знаменитый адвокат, как Ричард Уэбстер.

– Сколько вам лет?

– Сорок четыре года.

– Каков род ваших занятий?

– Я журналист.

– Вы занимаетесь журналистикой давно?

– Очень.

– В феврале тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года вы написали обвинительную статью насчет смертных казней в Манчестере?

– Да, я, – по-прежнему бодро отозвался мистер Пиготт.

– Вам что-нибудь говорит имя капитана О'Ши?

– Да, Мистер Льюис попросил меня рассказать, имеет ли какое-нибудь отношение капитан О'Ши к написанию этих писем: И я ясно ответил, что нет. Тогда он сказал, что для него это огромное облегчение, поскольку он был убежден, что эти письма написал капитан О'Ши.

– Вы находились на Или-Плэйс в пять часов вечера двадцать шестого октября?

– Да.

– Кто там еще был?

– Мистер Парнелл и мистер Льюис.

– И что произошло?

– Мистер Парнелл намеревался задать мне несколько определенных вопросов. Я ответил, что категорически против того, чтобы меня подвергали перекрестному допросу. Его манеры были весьма агрессивными. Повторив свои слова о том, что убежден, будто это я подделал письма, он заявил, что сумеет доказать, что я изготовлял и другие подделки.

Это сравнительно безобидное дознание продолжалось еще некоторое время. Мистер Пиготт, полноватый, лысеющий и развязный коротышка, был совершенно спокоен и, казалось, даже наслаждался собой. Он отвечал легко, без запинки. А если и нервничал, то умело скрывал это. Не впервые бойкий язык вытаскивал его из трудного положения.

Но когда адвокат ответчика, сэр Чарлз Рассел, начал свой перекрестный допрос, дела для мистера Пиготта оказались не такими простыми.

– Мистер Пиготт, не будете ли вы столь любезны написать для меня несколько слов вот на этом листке бумаги?

Мистер Пиготт уселся, взял из рук клерка гусиное перо и написал продиктованные ему слова: «Средства к существованию», «Вероятность», «Нерешительность». И наконец – свое собственное имя. Сейчас он уже не казался таким самоуверенным. Он почуял ловушку.

– Мистер Пиготт, хочу спросить вас, вы связывались с лордом Спенсером еще в тысяча восемьсот семьдесят третьем году?

– Нет.

– И не предлагали ему предоставить за деньги ценную информацию?

– Нет, не припоминаю такого.

– Разве вы не писали министру внутренних дел, предлагая ему за деньги некоторую информацию?

– Когда?

– Вопросы здесь задаю я.

– Нет, не предлагал.

– И вы можете поклясться, что не делали этого?

– Не стану.

– Вы клянетесь, что не писали к нескольким лицам?

– Клянусь.

– А к двоим?

– Нет, я не писал и к двоим.

– А одному человеку?

– Насколько я помню, я не писал никому.

– Разве вы не писали сэру Джорджу Тревильяну[42], грозя ему разоблачением?

– Ни о каком разоблачении я не писал.

– Хорошо, о предоставлении информации?

– Нет, я не писал ни о первом, ни о втором.

– О чем же вы тогда писали?

– Насколько я помню, в своем письме я просил его о небольшой денежной помощи.

Он начал путаться в словах и чуть заметно задрожал. Он не знал, допущены ли грамматические ошибки в написанных им словах, и не ожидал, что у сэра Чарлза Рассела имеются копии писем, которые он писал архиепископу Уолшу, когда его мучила совесть. Мистер Льюис попросил архиепископа предоставить ему копии этих писем, но тот отказал на основании того, что тайна корреспонденции приравнивается к тайне исповеди. И все же этот несгибаемый человек всеми правдами и неправдами вынудил архиепископа хотя бы показать эти письма. И после этого стал весьма саркастически относиться к тайне исповеди.