Книга До горького конца - Мэри Элизабет Брэддон

Не все ли равно, хороша она или не хороша? Она только жена незаконного сына сэра Луки Клеведона.

Глава XXXIV. НО УМЕРЛА ИНЫМ ОБРАЗОМ

Мистер Уэстон Валлори с своею непоколебимою настойчивостью выдрессировал себя так, что утратил способность проводить время праздно. Он вставал с жаворонком в своем нарядном домике в Норвуде и выходил из дому раньше торговца молоком. Горе было его экономке и его кухарке, если его чашка крепкого чая не стояла на маленьком столе возле его постели в половине шестого утра летом и в половине седьмого зимой. Горе было его садовнику, если барин во время своей утренней прогулки замечал сорную травку в бордюрных цветах, если дорожки не были сглажены железным катком и лужок для крикета не выбрит как голова ссыльного. Скромное хозяйство мистера Уэстона Валлори велось безукоризненно. Он умел заставить своих слуг делать вдвое более, чем они делали у других не столь взыскательных хозяев, потому что сам был воплощенною аккуратностью.

— Я никогда ничего не требую от вас не вовремя, — говорил он, — и никогда не заставляю вас просиживать ночи. И действительно, последнее было бы излишнею и неудобною тиранией, потому что он имел свой отдельный ключ, и никто кроме его самого не мог знать часа его возвращения. Слуги редко слышали, как он проходил в свою спальню, но в семь часов утра он уже всегда гулял по саду, свежий и цветущий, как его штамбовые розы.

— Я могу спать очень мало, — говорил он в минуты откровенности. — Право, я считаю обыкновение ложиться в постель каждую ночь глупейшею формальностью. В железный век, я уверен, не было такого обычая. Неужели вы думаете, что Юрий Цезарь и Вильгельм Завоеватель спрашивали каждую ночь свою спальную свечу и валялись в постелях, как мы. В мире не было бы никакого движения, если бы вожди человечества тратили половину жизни на сон.

Один медик, услышав эти рассуждения, заметил, что дома для умалишенных были бы вдвое полнее, если бы сон вышел из употребления.

— Очень может быть, — сказал Уэстон своим небрежным тоном. — Не всякий в состоянии это вынести. Возьмите для примера Наполеона Первого. Он довольствовался четырьмя часами сна, и оставался здоров и телом и душою при таких обстоятельствах, при которых многие потеряли бы голову.

И считая себя, вероятно, созданным из одного материала с Наполеоном I, Уэстон Валлори никогда не спал более четырех часов. В Клеведоне он уходил вечером из курильной комнаты в спальню последний, а вставал и одевался на рассвете, при веселом щебетании пробуждавшихся птиц. На другое утро после ненастного дня, который клеведонские гости принуждены были высидеть дома, он был уже в саду, когда часы на конном дворе пробили шесть. Утро было прекрасное, с безоблачным небом и с нежным ветерком, игравшим лепестками роз и страстоцвета. Если б Уэстон Валлори был любителем природы, он насладился бы вполне этим утром, если б он был живописцем, он поспешил бы перенесть на полотно роскошные образцы форм и слияния цветов встречавшиеся во всем, что его окружало, но так как он не был ни тем, ни другим, то увидел только дурно содержимый сад и подосадовал на сэра Френсиса, позволявшего служить себе так небрежно.

Сад не мог занять надолго его деятельный ум. Он не способен был любоваться каплями росы на розах. Он выкурил сигару, походил задумчиво по аллеям и вышел в небольшую калитку, отворявшуюся в парке.

«Я успею сходить до завтрака в этот таинственный Брайервуд, — сказал он. — Воображаю, как приятно Гаркросу видеть меня здесь. Он должен знать, что если с его пребыванием в ферме связана какая-нибудь история, я скорее всех узнаю ее подробности. Как странно, что Августа так любит его и любит не за то, что он лучше, или красивее, или умнее других, а только потому что он совершенно равнодушен к ней. Прав был тот, кто сказал: единственное средство привлечь к себе женщину в наши дни это не обращать на нее ни малейшего внимания».

Он пошел по запущенной части парка, по той самой дороге, по которой шли Губерт Вальгрев и Грация Редмайн, когда встретили ехидну. В глазах Уэстона эта лесная глушь не имела никакой привлекательности.

«Славное место, — подумал он, — и человек, который содержит его так небрежно, не заслуживает быть его обладателем».

Небольшая готическая сторожка у южного выхода была поправлена и имела более привлекательный вид, чем в дни, когда Грация и ее возлюбленный вошли в парк с этой стороны, через развалившуюся дубовую калитку. По обновленным кирпичным стенам вилась зеленая ипомея, вместо разбитых стекол сияли блестящие решетчатые окна, украшенные белыми кисейными занавесками. На одном из окон стояла плетеная корзинка с цветами и висела клетка с канарейкой.

«Женское дело», — подумал Уэстон, и нисколько не удивился, когда из маленькой готической двери вышла молодая девушка с ключом от калитки.

Это была Джанна Бонд, дочь главного садовника и особа очень известная в своем кружке общества. Она была признана единодушно самою красивою девушкой в трех окрестных деревнях и самою отчаянною кокеткой. В двадцать три года она разбила больше сердец, чем могла сосчитать, и в настоящее время держала в своей власти честное сердце Джозефи Флуда, грума сэра Френсиса. Этот молодой человек, ее отъявленный поклонник, имел деньги в Банке и непреодолимое стремление начать жизнь булочником или кондитером в небольшой деревушке Райтон, состоявшей из ряда домиков и темных лавочек на большой дороге, в недалеком расстоянии от Кингсбери.

Когда Джанна Бонд шла по тенистому, садику сторожки, в красиво сшитом и накрахмаленном ситцевом платье, Уэстон Валлори подумал, что никогда не видал такой красивой женщины. Он был не особенно тонким ценителем женской красоты. Свежий цвет лица, черные волосы, черные глаза и полные пунцовые губы Джанны удовлетворяли его высшим требованиям на этот счет.

Он направился к калитке молча, пораженный изумлением, но быстро оправился и обратился к Джанне с тою грациозною свободой в обращении, которою всегда он отличался.

— Многие ли приходят в Клеведон этим путем? — спросил он, смотря на девушку с нескрываемым одобрением.

— Нет, сэр, — отвечала мисс Бонд, нисколько не смущаясь его взгляда. — Здесь ужасная скука.

— Если так, то я уверен, что не многие знают, какая прелестная девушка отворяет эту калитку, — иначе люди стали бы делать лишнюю милю, чтобы только пройти мимо вашей сторожки. Мужчины, конечно; женщинам было бы не совсем приятно вспомнить о своем безобразии в сравнении с вами.

Такие комплименты были не новостью для мисс Бонд, и она сумела отвечать ему с дерзкою бесцеремонностью, которую ее поклонники принимали за остроумие. Мистер Валлори был восхищен ее ответом, и несмотря на то, что шел по делу, не мог отказать себе в удовольствии проболтать с ней около четверти часа. Она сообщила ему, что ее отец методист и член секты, предводимой некоим Джошуа Боджем, просвещенным портным, что он очень суров и строг с ней, что ей очень скучно жить в южной сторожке, что до приезда сэра Френсиса в Клеведон они жили в Райтоне, и что она охотно бы возвратилась туда, хотя там у них не было ни такого удобного жилища, ни сада.