Книга Давайте, девочки - Евгений Будинас

– Вот я никогда не написал бы плохую статью. Кому дело, что наспех, что после пьянки, что тема неинтересная, что лишь бы срочно дыру в газете заткнуть… Бывали случаи, наседали: «Нам что, твой портрет на газетную полосу ставить? Давай как есть, иначе катастрофа!» – «Извините, это меня совершенно не касается». Пока не сделаю так, чтобы нравилось самому, я печатать это не дам, иначе потом не отмоюсь… Кого вообще интересуют мои объяснения?

– А причем здесь минет? – Она, оказывается, следила за ходом его рассуждений, и вот вернулась к зацепившему ее началу.

– При том, что позиции нужно удерживать. И если уж за что-то взялась, то проделать все классно… – Он улыбнулся. – А заодно помнить, что когда даешь мужику, ему, как минимум, должно быть с тобой хотя бы удобно. Ну, как-то расслабиться, прогнуться…

– А тебе со мной… неудобно?

– Просто хотелось бы, чтобы в постели лежало не бревно.

– Это я-то бревно?! – она возмутилась. – Да мне наплевать! Да с какой стати я буду перед тобой прогибаться!

– Это, конечно, ужасно, если тебе наплевать, – произнес он спокойно, даже как бы лениво. – Хотя мне, в общем-то, все равно…

И отвернулся.

Это подействовало, и вскоре она зашевелилась.

4

Тогда, за трое суток, шаг за шагом, они кое-чего достигли. При всей ее изначальной неповоротливости, оставившей у него осадок еще после поезда, она в конце концов и расслабилась, и прогнулась, и даже задвигалась, как бы в такт. Он преподал ей курс «молодого бойца», и кое-что она сумела проделать вполне на уровне.

Они выбрались в столовую комнату, чтобы перекусить, ей понравилось, что они ели, не одеваясь, потом они оказались на диване, поднялся ураган, буря сносила крышу… Но тут в самый пиковый момент она вдруг с какой-то дурацкой игривостью спрашивает:

– А твоя сестра не придет?

Вмиг свалив его с самого пика вершины, куда он, казалось, и ее уже затащил.

Это было так некстати, что он рявкнул:

– Слушай, или ты трахаешься, или посматриваешь на часы.

И снова в ярости отвернулся.

– Но если я нечаянно вспомнила эту глупость про сестру? – спросила она виновато, немного погодя, игриво водя ноготками по его напряженной спине и явно подлизываясь. – Если я нечаянно подумала о другом?

– Ну все! Тушите свет! – воскликнул Рыжюкас.

Он уже не злился. Уселся на диване и принялся с жаром ей объяснять. Поначалу он все и со всеми делал с жаром.

– Так вот послушай…

В филармонии, куда он в детстве попал на концерт, в зале гасили свет, оставляя его только на сцене, что вполне понятно. Потом оказалось, что так не везде. В той же минской филармонии свет включают и в зале, что публике явно мешает сосредоточиться. Зачем это нужно и кому? Во всяком случае, не исполнителям, которым достаточно зал просто чувствовать. Может, гебистам, для наблюдения?.. Ведь когда в гостиной играют Шопена, хозяйка создает интимную атмосферу, полумрак со свечами на рояле.

Вот и в сексе у женщин вдруг проявляется дремучесть, как тот свет в концертном зале. Когда они включают сознание и о чем только не думают… кроме ебли. И оказываются «слишком умны», чтобы отвязаться, а уж тем более кончить.

– А если полезло в голову? Что же тогда – удавиться?

– Потушить свет в голове и зажечь его в спальне. Настроить себя на бесстыдство. Понять, что в постели позволено все… И ни за что не давать мужику заподозрить тебя в фальши, спрашивая в постели, который теперь час… Ты представить не можешь, как бесстыдные действия могут заводить и доставлять наслаждение… И каких высот можно достичь, подымаясь по этой лестнице шаг за шагом…

От этой страстной тирады она неожиданно сникла. Потом тихо спросила:

– А тебе не бывает страшно? Ну, когда заходишь слишком далеко. И становишься совсем животным…

Он почувствовал, что необходимо приостановиться. Она его слишком не понимала. И тут нахрапом не возьмешь. Надо как-то понятнее и убедительнее. Да не про вседозволенность и постельное бесстыдство – это от них сейчас и в школе не скрывают.

– Знаешь, – сказал он, – каждая женщина – ив этом я убежден, – хоть однажды в жизни должна дойти в сексе до вершины. Испытать все, раствориться, стать самкой, животным – без мыслей, осторожности, страхов, идеалов, вообще любых инстинктов, кроме одного – чтобы почувствовать себя сплошной, откровенной и огромной, все заглатывающей вагиной…

– Зачем? – спросила Маленькая, не скрывая ужаса.

– Чтобы понять, что это такое. Чтобы увидеть край. И заглянуть в него. – Он помолчал. – А дальше это уже ее проблемы. Отступить, вернуться, броситься или забыть навсегда, как кошмарный сон…

– Разве человек не может быть счастлив без этого? Просто от возвышенной любви.

Про это он уже проходил. И сейчас готов был, как всегда, взорваться.

– В том и беда, что может, – неожиданно для себя сказал с досадой.

Прислушавшись к своему голосу, как к эху, Рыжюкас задумался.

– Я даже не знаю, – сказал он вскоре, абсолютно погасив уверенно наступательный тон, каким он обычно наседал на непонятливых воспитанниц, – раньше знал, а теперь совсем не уверен.

Действительно, впервые в жизни подумал Рыжюкас, поди тут разберись – кто более счастлив. Тот, кто все познал и поднялся к Вершине и даже ее покорил, или те, кто вообще не подозревают о существовании всех этих радостей… Телячья жизнь – это тоже ведь своего рода счастье… Хотят жить без этого? Нравится прозябать в утлом сарайчике, пожевывая пресную соломку? Пусть. Счастье коровы – это счастье коровы, и зачем ей давать ощущение полета, если ей и без этого хорошо? «К чему стадам дары свободы? Их нужно резать или стричь»…

– Если человек, к примеру, – он решил свести мысль к простому сравнению, – не любит купаться и не научился плавать, он может и не знать, что он беднее других, что одной радостью в жизни у него меньше… Раньше я всех неумех хотел научить и плавать, и танцевать в постели, но теперь к этому как-то поостыл…

Помолчав, Рыжюкас погладил Маленькую по головке. К слову, в первый и последний раз за все время знакомства.

– Наверное, я слишком постарел…

– Кто? Ты?! Что-то по тебе этого не видно…

– Во всяком случае, больше никого учить я не собираюсь.

– Но меня ведь ты научишь?

– Только чуть-чуть…

5

Он таки сумел добиться ее оргазма, за эти трое суток «ловко угадав» и выпытав все необходимое признания: никогда не кончала, «ни с одним пацаном», а вот сама с собой, наедине иногда может, хотя и страшно – «как умереть».

Все с ним она и проделала как наедине, когда он ее отвлек, успокоил, приласкал, уговорил, а потом, доведя до исступления, помог достичь результата сначала пальцем, потом языком.