Книга Дом, в котором… Том 3. Пустые гнезда - Мариам Петросян

Слепой сообщил, что ему требуются два добровольца. Опытный проводник для неопытного проводника и сторож.

– Последняя должность пожизненная, – закончил он и соскочил со стремянки.

Едва он с нее спустился, включились все настенные лампы, и все вокруг засобирались.

Я не сразу сообразил, что Ночь Сказок кончилась, уж очень внезапно это произошло.

На свету отовсюду повылезали грязные тарелки, объедки, оплывшие свечи и набитые пепельницы. Сделалось неуютно, как будто мы вдруг очутились на вокзале, и, как на вокзале, все вокруг обнимались, прощались и дарили друг другу всякие безделушки на память.

Рядом со мной присел Черный, хлопнул меня по плечу, сказал:

– Ну, пока, старик… еще увидимся! – и сразу куда-то ушел. Потом меня целовала опухшая, зареванная Спица, Конь подарил маленькую метелку на счастье, а Лэри так страстно обнял и залил слезами, что я, не удержавшись, тоже начал всхлипывать.

Нагореваться и как следует проникнуться прощальными настроениями мне не дали. Быстро и тихо несколько человек взвалили на себя рюкзаки и ушли, увлекая за собой длинный хвост провожающих.

Македонский помог мне влезть на подоконник, и оттуда мы смотрели, как они пересекают двор.

Было еще темно, но свадебное платье Спицы как будто светилось, и я отчетливо различал ее в толпе, ее и Лэри в белоснежной оперной рубашке. Почему-то из событий той ночи это мне запомнилось ярче всего, как все они шли через двор к воротам, с женихом и невестой во главе процессии. И кто-то тащил шлейф Спицы. Впереди, наверняка, шагал Черный, с сурово поджатыми губами и здоровенным рюкзаком, но его сверху было не различить, я только знал, что он тоже там. Он, и Конь, и Пузырь, и Прыщ, и Генофонд… и Рыжий, как выяснилось позже. И те двое из кемпинга.

На самом деле их немного уехало, но в темноте казалось, что намного больше, и я даже забеспокоился, влезут ли они в тот свой автобус, ведь Черный говорил, что он совсем небольшой.

Потом ворота закрыли, провожающие вернулись, и мы попытались еще немного уютно посидеть при свечах, но атмосфера была уже не та, все плакали, шептались, прощались и что-то друг другу дарили, но уже тише. Как-то спокойнее.

Оказалось, что у меня в руках и вокруг целая куча всяких подношений, а я не помню большую часть дарителей.

Горбач влез на одну из верхних кроватей и заиграл на флейте. Красавица и Кукла шепотом обсуждали подвенечный наряд Спицы.

Старик-сторож исчез. Тогда я еще не знал, что он уехал в автобусе, и подумал, что он просто ушел, как и те двое из кемпинга. Из необычных гостей у нас остался только Р Первый. Он сидел на придвинутой к шкафу кровати и пил текилу Стервятника прямо из бутылки.

Слепой подсел к нему и о чем-то спросил. А когда Ральф поперхнулся, постучал его по спине. Мне стало интересно, о чем они говорят, и я переместился поближе.

– Смотрите, – сказал Слепой, вставая. – Вам решать.

Р Первый схватил его за руку и рывком усадил обратно на кровать.

– Ты пошутил? – спросил он.

Слепой сказал, что и не думал шутить. Вытащил из кармана и передал Ральфу скомканный коричневый конверт.

– Если передумаете, откройте. Когда покончите со всеми другими делами.

Ральф тут же встал и осмотрелся, как будто Слепой напомнил ему о куче важных и неотложных дел.

– Ладно, – сказал он. – Сколько еще продлится эта ночь?

Слепой пожал плечами.

Как только Ральф ушел, он занял его место на кровати и схватил оставленную Валетом гитару. Попытался играть, но ему мешала перевязанная рука, и он размотал повязку.

Сфинкс сел на пол рядом с кроватью, на которой устроился Слепой, и Табаки тут же перестал ездить по комнате и тоже перелез к ним. А еще через какое-то время подсел Македонский.

Слепой еле слышно тренькал на гитаре, Табаки насвистывал, Сфинкс с Македонским сидели молча. Утро все не наступало.

Я, так и не дождавшись его, заснул. Уж не знаю, сколько еще терпели остальные.

Перед рассветом меня разбудили тихие звуки флейты, доносящиеся из коридора. Тоскливые и заунывные. Я открыл глаза, увидел, что за окнами проступает предутренняя синь, и опять заснул. Примерно в это же время кто-то погладил меня по голове. Взъерошил волосы и отошел. Я никогда не узнаю, кто это был.

Те, что ушли под утро, постарались сделать это незаметно.

Разбудил меня Сфинкс.

– Вставай, – сказал он. – Выпуск пропустишь!

Лучше бы он завел будильник у меня над ухом, честное слово. Я так и подскочил.

– Уже?!

В комнате царил полный разгром. Как после всех веселых ночей. Вполне ожидаемый разгром, но от этого не менее неприятный. И ни души, кроме нас со Сфинксом.

– Все уже ушли?

– Ушли, – подтвердил Сфинкс с кривоватой улыбкой. – И знаешь, – добавил он, – тебе придется помочь мне, потому что больше некому.

Синяки у него под глазами были жуткие. Чуть не в пол-лица. Он явно вообще не ложился, не то его одежда была бы такая же измятая, как у меня. Я заснул на одном из брошенных на пол матрасах, среди своих подарков. Маленький веник Коня отпечатался у меня на щеке, а фонарик, подаренный Горбачом, я раздавил во сне, и меня это ужасно расстроило.

– Потом склеишь, – сказал Сфинкс. – Спрячь его в сумку, тут скоро разнесут все по камешку.

– Почему? – спросил я. Мне очень плохо соображалось в то утро.

– Потому что, – ответил Сфинкс.

Я собрал все свои подарки и спрятал в сумку. Раздавленный фонарик завернул в отдельный пакет, чтобы как-нибудь потом склеить. А дальше мне пришлось варить нам кофе и делать уборку, чтобы не было противно его пить, все одному, потому что Сфинкс без протезов ничем не мог мне помочь, а Македонский так и не появился. Конечно, я не убирал по-настоящему, как убрал бы Македонский. Просто распихал основной мусор по черным мешкам, расправил смятые покрывала и вытряхнул пепельницы. И только, когда мы допили кофе, спросил, куда все-таки подевались остальные. Я чуял что-то нехорошее в том, что мы со Сфинксом остались совсем одни, не то спросил бы раньше.

– Скоро узнаешь, – сказал он.

И я узнал. Довольно скоро. Это знание до сих пор преследует меня и мешает высыпаться по ночам. И еще то, что я никогда не узнаю, кто же из них взъерошил мне волосы, уходя, так что всякий раз, думая об этом, я представляю разных людей, и получается, как будто они все сделали это. Ну разве что Толстый бы не смог. В общем, я только утром узнал, что была и вторая группа ушедших. Бог знает, куда. Они и ушли, и остались, не живые и не мертвые. Позже их станут называть Спящими, но это уже потом, пару лет спустя, а тогда их еще никак не называли, просто не придумали подходящего слова. Почему-то они все собрались в третьей. Сфинкс сказал:

– Наверное, потому что из третьей их больше всего ушло. Шестеро.