Книга Дорога обратно - Андрей Дмитриев

— Вкус во рту! вкус во рту! похоже, опять я жую промокашку, потому что ты врешь… Мне врешь, обидно. — Он порылся в желтом портфеле и с видимой неохотой извлек оттуда тоненькую стопку мятых машинописных листов. — Вот она, твоя «дума», еще до всякой правки… И не «дума» она, оказывается, а «Заметки провинциала»… Та-а-ак… Переворачиваем первую страничку; отслюниваем вторую; читаем на третьей, в самом низу… «В целях восстановления плодородного слоя почв и репродукции лесных массивов было бы разумно и дальновидно временно перенести учебные стрельбы, взрывные работы, а также полигоны, предназначенные для маневров тяжелой техники, в друтие районы Союза ССР, в степные, пустынные, солончаковые зоны…» Далее ты предлагаешь передислоцировать туда же воинские части и гарнизоны, сосредоточенные на севере и северо-западе европейской части страны… Тебе тут повезло; Голошеин хоть тут вспомнил про свой красный карандаш — хотя бы тут все вымарал к чертовой матери!.. Что ты молчишь, Серафим? Молчишь и не шевелишься… Ты шевелись, шевелись: наливай.

Выпили еще, потом допили, Панюков достал из портфеля другую бутылку — пил и весело болтал о пустяковом, о былых одноклассниках, имена и лица которых Серафим вспомнить не мог и не хотел вспоминать. Он пил молча, стопарик за стопарем, и чем меньше оставалось в бутылке, тем меньше было в нем страха, зато поднималась влажной волной к глазам и к горлу восторженная жалость к себе. Он оборвал болтовню Панюкова тихим вопросом:

— Что же теперь будет, Ваня?

— Тебе интересно? — почему-то удивился Панюков. — Голошеина из газеты поперли, из бюро обкома — соответственно; завтра будет объявлено. Сагачу из облглавлита — тому строгач в жопу по партийной линии…

— Со мной что будет? — уточнил свой вопрос Серафим.

— Трудный вопрос, Серафим… Разоружить тебя нужно? Нужно. Но человек ты заметный, сын самого В. В…. Отпор дать нужно? Нужно. Но если дать тебе, как следует, отпор — выйдет много шуму вокруг твоей писанины, слишком много будет вони, учуют ее все, кому не надо, накинутся стаями, растащат по идейкам да по словечкам — потом и не соберешь… Наказать тебя необходимо? Необходимо. Но главное нам с тобой — стратегически не обделаться… Вот ты, человек ученый, — что ты нам сам посоветуешь?

— Прямо не знаю… — развел руками пьяный Серафим.

— Плохо… Сам нагадил, сам бы и придумал, как прибрать. Ты ведь не враг, мы понимаем. Но есть в тебе некоторая интеллигентская гнильца. Она подъела тебе мозги изнутри, вот ты и учудил снаружи… В сущности, Серафим, все твое сочинение — это вековая мечта русского, ты только не сердись, идиота: лежать на печи, как птица небесная, не делать ни хрена, и чтобы вокруг сам собой был рай… Мы все допили?

Серафим потряс пустой бутылкой.

— Тогда я пойду, — с сожалением сказал Панюков. — Меры к тебе будут приняты; ты, я уверен, отнесешься с пониманием. Посидели мы хорошо, спасибо за уют… И последний вопрос: почему коневодство?

— В каком смысле? — не сразу понял вопрос Серафим.

— Ты пишешь: в твоем раю для тунеядцев будет поощряться коневодство. С какой такой целью?

— Без всякой цели, — ответил Серафим. — Просто — люблю лошадей. С детства люблю; они мне даже снятся… И ты не поверишь, Ваня, я сам иногда не пойму, откуда во мне такая любовь.

Панюков ушел. Меры к Серафиму были приняты. Назначенный на место Голошеина Игорь Боркин — хорошо знакомый мне Гарик из компании моей матери, навеки взволнованный тем, что сам В. В. говорил ему «Вы», — отметил свое вступление в должность редакционной статьей «Обратная связь» в рубрике «Читатель и газета». Отклики читателей, их добрые советы и критические замечания, их дельные предложения и самые смелые предположения всегда составляли, по признанию нового главного редактора, самое дорогое достояние газеты, ее моральный капитал и золотой интеллектуальный запас. Обидно бывает, чего уж тут скрывать, не стал скрывать Гарик, когда в полнокровном потоке читательской почты всплывают мутные откровения ущербных, психически неуравновешенных граждан. Обидно вдвойне, когда гнойники больного, воспаленного сознания, по недосмотру некоторых сотрудников редакции, нет-нет да и прорываются прямо на газетную полосу… В качестве курьезных и досадных примеров Гарик привел выдержки из статьи Серафима, впрочем, не называя имени автора.

Почин Гарика был подхвачен областным радио. В передаче «Беседы о здоровье» ее постоянный ведущий доктор Хорохоркин по просьбе группы радиослушателей из Хнова рассказал о причинах и признаках раздвоения личности. Не называя Серафима по имени, Хорохоркин сообщил некоторые факты его биографии: крушение честолюбивых надежд на научном поприще, глубокий стресс, отягченный чувством вины, связанный со смертью любимой жены, — и предположил, что его травмированное сознание принялось, защищаясь, конструировать новую, параллельную реальность, в которой этот непоименованный гражданин возомнил себя специалистом в совершенно чуждых ему областях человеческой деятельности. Подобно гоголевскому чиновнику Поприщину, по причине бедности и любовных неудач возомнившему себя испанским королем, наш неназванный гражданин, не преуспев в науках, вдруг увидел себя в ореоле спасителя отечества и обрушил на головы окружающих лавину бредовых, однако же навязчивых идей. Примеры? Пожалуйста!.. И Хорохоркин, брякнув чайной ложечкой, пошелестев бумажкой, повздыхав сокрушенно и горестно в микрофон, процитировал несколько пассажей из некоего сочинения, достойных быть включенными в учебные пособия по психиатрии. Завершая передачу, доктор Хорохоркин напомнил хновским и всем остальным радиослушателям, что живут они все, слава Богу, не в бессердечные и глупые времена, жестоко осмеянные писателем Гоголем сквозь его гениальные слезы, а в иную, гуманную и победоносную эпоху, освещенную светом коллективного разума. Несчастному Поприщину лили на голову холодную воду: не лечили его, только мучили. Нашего неназванного сочинителя можно бы, конечно, и полечить: к его услугам не одна вода — новейшие достижения современной медицинской науки, но всего лучше, благо, он не буйный, всеми уважаемый и во многом полезный член общества, окружить его повседневным вниманием и заботой.

О сумасшествии Серафима заботливо заговорил весь город. Посетители двух главных гастрономов, «Восхода» на Засулич и № 3 на Белы Куна, припоминали в очередях его испуг перед очередями: войдет с авоськой в гастроном, увидит очередь всего лишь из пятнадцати человек, сразу сунет авоську в карман и был таков — без молочка, без творожка, без картошки, без рыбки, само собой, всегда без мяса, совсем, поди, без правильного питания, на одних консервах, поди, на одной столовке да сухомятке.

Бывалые автолюбители предупреждали начинающих о его несчастной привычке вдруг встать столбом посреди проезжей части, все вокруг забыть, уставиться под ноги или впериться в небеса, отчего приходится, едва его завидев, держать ухо востро, ногу на тормозе, почем зря не сигналить и заботливо его объезжать.

Студенты Политехнического обратили внимание на цвет его носков; цвет был яркий; и если один носок был, допустим, голубой, другой непременно был коричневый или красный, в белую шашечку на щиколотках. Преподаватели участливо замолкали при одном его появлении, приветливо улыбались и, не успевал он с ними заговорить, принимались наперебой кивать головами, соглашаясь с ним во всем, что он только ни скажет.