Книга Там, где нас есть - Борис Мещеряков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да чего там, еда и в самом деле была хороша и доступна, заработать на нее не составляло труда, море фруктов, короче, с едой в Израиле был порядок, и это радовало после постоянных в последние предотъездные годы опасений, что на нее не хватит денег или она может прекратиться. Опять же водка была по смехотворной цене, и ее не страшно было пить. Опять же пиво дешевое и годное на вкус. Фрукты почти даром и круглый год. Впрочем, уже говорил об них.
— Еш ба-арец охель тов! — отвечали мы бодро и посмеивались про себя над аборигенами, такими примитивно-незамысловатыми с их вопросами о еде и удовлетворенностью нашими согласными ответами. Мы посмеивались и поглядывали на них с горних высей наших когдатошних музыкальных и математических школ, последующих вузовских дипломов и последипломных «приличных» должностей, мы такие все из себя продвинутые посетители музеев, и театров, и выставок, и концертов знаменитостей, гордящиеся (не без оснований) причастностью к великой державе и великой культуре. Посмеивались над их способом одеваться в неглаженое и обуваться в сандалии.
— А как они на тротуаре сидят, вы видели?
Дураки.
А они, в свою очередь, посмеивались над нашими университетскими дипломами, наличие которых не совмещалось у них в головах с неумением говорить ни на одном языке, кроме великого и могучего, посмеивались над нашим чувством причастности к великим культурам, не побывавших притом ни в одной стране мира, кроме той, где родились, и над нашей предполагаемой продвинутостью в отвлеченных науках в сочетании с беспомощностью в обращении с банкоматом и счетом за воду. Посмеивались над нашей манерой пасти детей почти круглосуточно. Они-то в массе своей закончили только среднюю школу, зато побывали в самых разных странах и говорят на нескольких языках, даже по-русски честно пытаются. А дети у них свободно шляются где попало, даже и в темное время, чего им сделается.
— А вы видели, как они одеваются, эти русские? Как будто на прием идут.
И что?
Да ничего. Кто-то в ностальгическом опупении влился в маленькую Россию внутри Израиля. Со своими детсадами, парикмахерами, ресторанами, магазинами, докторами и таксистами, с приличными и культурными знакомыми. С собственной шпаной и мафией, телевидением и газетами, с пенсионерами, демонстративно корчащими рожу, когда к ним пытаются обратиться на иврите. Кто-то плюнул на какую-либо Россию и двинул жить в еврейской стране, отрастил бороды, переименовал себя и детей, обзавелся постоянным местом в ближней синагоге, запретил в доме говорить по-русски и выкинул к чертовой матери привезенные русские книги. И делает теперь вид, что он не из нас.
Кто-то, как я вот, продолжает жить с русским именем и фамилией, зажигает свечи в канун шаббата, с детьми говорит по настроению или от случая к случаю на двух языках и смотрит какие попало телепрограммы. И еду покупают какую попало, кошерную и нет, отмечают Песах и Первомай, читают газеты и книжки на двух языках и не напрягаются, что дети вряд ли затеют читать в подлиннике Достоевского и вздыхать под Чайковского. Не в энтим щастье. Как-то все постепенно устроилось, все постепенно и незаметно для себя нашли, чего им надо, или хотя б привыкли. Или уехали. Дальше, в Америку, Австралию, Европу, или вернулись к родным березам, или у кого что вместо них.
Дело такое.
Мы все отравлены. Израиль расслабляет. Его безумный климат расслабляет. Его небольшие размеры расслабляют. Его семейно-междусобойная атмосфера расслабляет. Привычка не встречать по одежке расслабляет. Иврит с его карканьем и рубленой графикой, как ни странно, тоже расслабляет. Обычность быть евреем среди таких же расслабляет. А больше всего расслабляет мгновенно почти образовавшаяся и за годы въевшаяся привычка не думать о еде, не думать, откуда на нее возьмутся деньги, не думать, что упаковка обманет и чем-то траванешься.
Есть, есть в Стране хорошая еда. Мы на нее, слава Богу, зарабатываем и дальше будем, мы, чтоб она и дальше была, ходим на армейские сборы. Чего греха таить, мы и из-за нее сюда приехали и не в последнюю очередь из-за нее остаемся.
Вот вам и весь сионизм. Не беспокоиться о еде и быть среди таких же.
Может, у кого получше есть, а меня такой вот вырос.
Ездил в Эйлат на пару дней и такое привез оттуда впечатление о заграничной жизни. Вернее, их два.
Первое. Для среднего израильтянина купальный сезон заканчивается, как только исчезают с пляжей спасатели. Нормальный житель еврейского государства не представляет себе морских купаний без истошных воплей спасателей в матюгальник и периодических со спасателями же перебранок. Да и температура ниже 35 по Цельсию, видимо, несовместима в голове простого Ицика или Шмулика с водными процедурами. Между тем бассейн в отеле был полон народу до краев, похоже, наличие спасателя на его берегу как-то примиряло народ с низковатой (31 градус) температурой.
Второе. Средний израильтянин не представляет себе путешествия на автобусе без периодических остановок для еды и танцев. Ехать из Эйлата до Тель-Авива километров триста. За это время мои спутники тормозили всю колонну автобусов раз пять, каждый раз не менее чем на полчаса. И каждый раз они радостно что-то ели и плясали под любые звуки, напоминающие музыкальные. На заправке в Димоне, похожей на захолустный городок из фильма «Разворот», никакой музыки не обнаружилось, и они взялись отплясывать под собственное хлопанье в ладоши. С каждым, кто выходил из автобуса, чтоб отправиться домой, прощались так долго и бурно, будто это их любимый родственник, с которым они не увидятся долгие годы. Между тем все работают в одной компании «Суперсаль», а большинство даже в одном здании. И с утра им на работу. Боруха, свалившего без получасовых объятий со всеми пассажирами автобуса, на следующий день долго укоряли в черствости и рассказывали, что беспокоились, не заболел ли он, что так скоро свинтил.
Резюме. Нет, этот народ положительно непобедим. А всякие Европы нам похрен.
Заснув, видел во сне море и звезды и темную, чуть припыленную зелень, а проснулся от неуместного среди всего этого крика сойки. Выплывая из сна, вслепую выруливая в реальность, почувствовал хвойный запах из окна, слегка приоткрыв глаз, увидел в окне ели, или кедры, или это все-таки ели, не поймешь спросонья, нет, это ели, а за ними голубым контуром каменная башка горной вершины в снежной шапке еще более нежного оттенка.
Где я? Повести нерезкими еще глазами слева-направо и справа-налево по комнате, увидеть старенькую кружевную занавеску, бьющуюся о темное некрашеное дерево оконной рамы, портрет смутно незнакомого мужика в деревянной простой раме, шляпа на гвозде, пошарпанный, но внушительный комод, заваленный сверху книгами в стопках, закопченный камин из серого камня, приоткрытая дверь и, наконец, собственные ноги, покрытые лоскутным, или как это называется, ах да, пэчворк одеялом. И грядушка кровати с медными шишками.
Мгновенный приступ радости. Сбылось! Я там, где мне всегда хотелось быть! К запаху хвои примешивается легкая нотка запаха Большой Воды. Да это ж озеро! Ого! Все как я хотел. Есть и собака? И тут же отдаленное хриплое взлаивание.
