Книга Мельник из Анжибо - Жорж Санд

— Осторожнее, парень, осторожнее! Не покалечь этого беднягу!

Но было уже поздно: лошади, ошалевшие оттого, что сзади их нахлестывали бичом, а спереди заставляли пятиться, неистово рванулись вперед и опрокинули Кадоша. Руководимые своим удивительным инстинктом, благородные животные перескочили через старика, не коснувшись его копытами, но два колеса проехались по его груди.

Дорога была безлюдна и тонула во мраке. Ночная тьма настолько сгустилась, что господин Равалар не мог разглядеть человека в бурых, как земля, лохмотьях, распростертого позади его коляски, которая удалялась с невероятной быстротой, ибо теперь уже колымажнику было не сдержать лошадей. Сперва наш почтенный буржуа себя не помнил от страха, что коляска опрокинется; когда же лошади поуспокоились, нищий остался далеко позади.

— Надеюсь, ты на него не наехал? — спросил господин Равалар возницу, еще дрожавшего от испуга и злости.

— Не-е, не наехал… — промямлил колымажник, не слишком-то уверенный в своих словах. — Он упал на обочину… Сам и виноват, старый хрыч! Но лошади его не тронули, и вообще никак его не зашибло — ведь он и не крикнул. Отделается испугом, а вперед будет ему наука.

— А не вернуться ли нам поглядеть, что с ним? — предложил Равалар.

— Да что вы, сударь, разве можно? Эти людишки таковы, что из-за пустяковой царапины вас в суд потянут! Он хоть и будет целехонек, а прикинется, будто ему голову проломили, чтобы выжать из вас побольше денежек. Я один раз вот этакого задел, так у него хватило терпения пролежать сорок дней в постели, чтобы потребовать от господина, которого я вез, возмещения за сорок потерянных рабочих дней. А болен он был не больше, чем я.

— Хитры, ничего не скажешь! — заметил Равалар. — Однако лучше бы мне никогда не иметь коляски, чем раздавить человека, кто бы он ни был. Другой раз, паренек, с ходу останавливай лошадей, а не ввязывайся в такую катавасию. Опасное дело!

Колымажник, не желавший думать о том, чем закончилось происшествие на дороге, снова стал подстегивать лошадей, чтобы поскорее убраться из этих мест. У него все же скребло на душе, и он бранился сквозь зубы до конца пути.

Мельник, Лемор, Большая Мари и нотариус Тайян как раз в это время выходили с мельницы. Лемор решил утром пуститься в дорогу и проводил здесь последний вечер. Он не очень внимательно слушал, что говорилось вокруг него, и, охваченный тихой грустью, созерцал отражение в реке прекрасного ночного неба с мерцающими на нем звездами. Мельник, грустный и сумрачный, старался быть любезным с нотариусом, который приехал к жившему по соседству испольщику составить ему завещание и на обратном пути, проезжая мимо мельницы, сделал остановку, чтобы выкурить сигару и зажечь фонари на своей двуколке. Большая Мари толковала нотариусу про то, что ему лучше было бы ехать другой дорогой, так как эта на большом расстоянии сильно каменистая, а мельник уверял, что надо только часть пути проехать шагом или пройти пешком, держа лошадь под уздцы, а дальше дорога становится гораздо лучше. Нотариус, когда дело касалось его удобств, был, как говорится, весьма переборчив, то есть тратил уйму времени на сущие пустяки, заботясь о том, чтобы решительно от всего, вплоть до мелочей, ему была одна приятность. Сейчас он потерял не меньше четверти часа — время, которое мог использовать для отдыха, — на выслушивание объяснений, каким образом он может избежать той же четверти часа несколько утомительной, тряской езды.

Он находил, что идти пешком, ведя лошадь за собой, еще утомительнее, нежели ехать в двуколке по ухабам, но что и лучший из этих двух способов плох, ибо вреден для пищеварения.

— Знаете что! — сказал ему мельник, который был сосредоточен на своих грустных мыслях, но не настолько, чтобы в нужный момент не дали себя знать его природная доброта и всегдашняя готовность услужить человеку, — идите пешочком, не спеша; я сяду в ваш экипаж и поведу его вверх по откосу, а когда мы минуем виноградники, дорога пойдет сплошь песчаная.

Добродушно выполняя взятые на себя обязанности кучера, Большой Луи вскоре должен был резко повернуть двуколку чуть не в придорожную канаву, чтобы пропустить, мчавшуюся во весь опор коляску господина Равалара. Мысли этого господина были еще заняты встречей с нищим, и он не ответил на дружелюбное приветствие мельника.

— Теперь он владелец экипажа — потому и узнавать меня перестал, — сказал Большой Луи Лемору, который шеи рядом. — Эх, деньги, деньги! Вы ворочаете миром, как вода вертит мельничное колесо. Этот проклятый колымажник разнесет коляску в пух и прах, коли будет так скакать по камням; он, конечно, подогрет винцом и деньжатами; не знаю уж, от чего люди больше пьянеют: от вина или от денег. Ах, Роза, Роза! Они и тебя отравят ядом тщеславия, и скоро, может быть, ты тоже меня забудешь. Однако сегодня вечером мне показалось, что она любит меня: глаза ее были полны слез, когда ее разлучили со мной. Больше мне с пен разговаривать не придется… и, может быть, она еще пожалеет обо мне. Ах, как бы я мог быть счастлив, кабы не был так несчастлив!

Размышления Луи на этом прервались, так как лошадь вдруг дико шарахнулась в сторону. Мельник вытянул шею и увидел посреди дороги что-то темное. Лошадь упиралась и не шла, а дорога в этом месте была скрыта под листвой деревьев и погружена в такой мрак, что Большому Луи пришлось сойти с двуколки, чтобы посмотреть, куча ли камней или какой-то пьяница преграждает ему путь.

— Ах, черт! Дядюшка?! — воскликнул он, узнав нищего по его большому росту и лежавшей подле него суме. — Вчера вечером вы растянулись вдоль обочины — это еще куда ни шло, а сегодня уж решили залечь поперек дороги! Видать, вам по вкусу пришлось это местечко; но не больно-то удобное ложе вы себе нашли. Проснитесь, дядюшка, и отправляйтесь спать на мельницу: там вам будет получше, чем здесь, где лошади ходят.

— Да он мертв! — воскликнул Анри, обхватив нищего и приподняв его.

— Не пугайтесь, не пугайтесь, приятель! Он уже не раз так умирал — дело известное. Обычно выпивка ему нипочем, но в праздник, бывает, человек хлебнет больше, чем может выдюжить. Не случайно как раз по поводу вина говорится, что и самый верный друг может предать. Ладно, перенесем его вон к тому дереву, а на обратном пути подхватим и препроводим на мельницу.

Лемор взял нищего за запястье.

— Пульс, слава богу, есть, хоть и очень слабый, а не то я готов был бы поклясться, что старик мертв. Подумать только! Этому несчастному мало того, что он стар, нищ и одинок; он еще предается постыдной страсти, которая валит его на землю, под ноги людям. А ведь он тоже человек!

— Ну, ну, ну! Очень уж вы суровы, прямо как записной трезвенник! Кто это сказал, что бедняк ищет в вине забвения от своих горестей? Я где-то слышал такое изречение; оно правильное.

Лемор и мельник собирались уже временно оставить Кадоша лежать под деревом, как вдруг тот застонал.

— Что, дядюшка? — спросил мельник с улыбкой. — Вам не полегчало?

— Помираю я, — слабым голосом ответил нищий. — Сжальтесь, прикончите меня… Болит… Сил нет терпеть…