Книга Ледяной смех - Павел Северный

На привокзальную площадь вновь с трудом протискивались в море солдатских шинелей. Долго разыскивали лошадь. В санках Настенька устало прижалась головой к плечу Муравьева и заговорила не сразу:

— Завтра вам нужно быть в десять утра у адмирала. Не забудете? Конечно, не забудете. Мне кажется, он будет спрашивать вас о папе. Я сказала адмиралу прощайте. Но он сказал до свидания. Не согласившись со мной. Адмирал был в гимнастерке, но на груди не было Георгиевского креста. Почему?

— Не знаю.

— Помните, папа говорил, что он всегда у него на груди. Может быть, я из-за слез просто не заметила?

После долгого молчания Настенька прошептала, будто ответив на свою мысль:

— Какое счастье, что над нами все еще звезды России…

Глава восемнадцатая

1

В Сибири земля под тайгой.

Отнимают ее у тайги, выкупавшись в трудовом поту, а следом, исподволь, сохой, бороной и зерном обучают рожать насущный хлеб.

Село Луньево на такой земле.

Оно с разлетом угнездило избы и дворы на холме, склоны коего пологими скатами версты через три упирались в речку. За рекой — живая стена тайги. Обручем охватывает тайга холм и не то сторожит покой села, не то хочет спрятать от чужого глаза его жизнь.

Нынешние луньевцы рассказы прадедов из памяти не теряли. Знали, что когда-то весь холм был под тайгой. Только топоры с пилами превратили его лесины в срубы изб, амбаров, крытых дворов, а огонь выжег пни с корнями, и оголенная земля стала пашней.

С годами кое-кому из сельчан стало на холме тесно. Они выселком убрались за речку, вклинившись избами и дворами в таежную чащобность, но от села помыслами и душами не оторвались.

С самого зачина село жило своим хмурым таежным жизненным обиходом. Его обитатели все знали друг про друга. Ходили по селу тропами, промятыми прадедами, потому без ошибки помнили, на какой из них особливо жгучая крапива.

Село значилось точкой на Российской карте Сибири, лежало от железной дороги на отшибе, и дорога в него была глухой да и со звериным гневом.

В селе была церковь, но не было школы, хотя были грамотные. Обо всем происходящем в государстве в селе узнавали с запозданием. Узнанному не спешили верить, не зная, кого считать хозяином Сибири после того как не стало царя. Слышали луньевцы про Колчака, даже держали в руках его деньги, но верили им плохо, сохраняя про всякий случай привычные царские кредитки — желтые, красные, синие, а у богатых были и с лицами царей.

В эту зиму село совсем утеряло привычную жизненную поступь. Даже обычные на сельской улице, девственные по белизне, снежные сугробы в полосах от всяких полозьев, истыканы конскими копытами, замусорены навозом, соломой и сеном.

Через село нашла путь отступающая армия Колчака и ее спутники — беженские обозы…

2

В поздний вечерний час в заречных луньевских выселках дул низовой напористый ветер с прихватами стужи. От поземки над сугробами кустики снежной пыли. Избы, хоронясь между таежных лесин, кидали из окон тусклый свет, желтя узоры промерзших окон. Бродила по выселкам сытым черным котом раскосмаченная ветром темнота.

Звезды на небе то густой, то редкой россыпью возле извилистой дымной дороги Млечного Пути.

У всякой звезды своя яркость, свое миганье, свой блеск.

К избе Акима Мудреных ели со стволами в седине мхов подступали вплотную. Его изба первая нашла место в таежной чащобе, оттого и сруб ее черней других. Мудреных — старожил в выселках. Первым ушел из села в смолистую духовитость заречной тайги.

Горница в избе просторна, несмотря на то, что русская печь в ней сложена по богатому размаху. Бревна стен, промытые до лоска, смахивают по цвету на свежий пчелиный воск.

Передний угол в трех киотах с образами. Среди них иконы святителей, имена которых носят обитатели избы. Больше всех в среднем киоте икона Казанской Богоматери в медном до блеска начищенном окладе. Огонек лампадки рассыпает по нему блики, и они переползают по иконе, как золотые жучки.

На стенах тусклое зеркало, часы-ходики, веера из косачиных и глухариных хвостов, две лубочные картинки, засиженные мухами. Изображены на них подвиги казака Кузьмы Крючкова, зарубающего шашкой немцев.

Стол в переднем углу. Широкие лавки вдоль стен. У дверей они заставлены чемоданами и узлами постояльцев. На лежанке возле печи, на разостланном тулупе, лежит Кира Николаевна Блаженова.

За столом хозяин избы Аким Мудреных, казачий полковник и есаул с перевязанной головой. Стол заставлен самоваром, мисками с соленьями, посудой, бутылью с самогоном. На столе ломти ситного и ржаного хлеба.

Епископ Виктор в черной монашеской рясе с деревянной панагией на груди ходит возле лавок с поклажей.

Во дворе временами воет собака, ей вторят псы в других дворах. Слушая доносящийся вой, борзые Блаженовой начинают жалобно скулить и бродить по избе, горбатя спины.

Блаженова больна. Простудилась в пути после Ачинска. В избе Акима она гостит, отлеживаясь шестые сутки. Их компаньон в пути Иноземцев уехал в Красноярск, пообещав их там дождаться.

Блаженова и епископ рады найденному приюту. Хозяйка заботливо выхаживала больную отварами малины и таежных трав. Блаженовой уже лучше, хотя все еще по ночам мучит кашель.

Отступающая армия, овладевая торными дорогами, сгоняет с них беженские обозы. В селениях, занятых постоем армии, для беженцев также не находится пристанища. Этим пользуются местные жители. Под видом проводников они окольными путями заводят беженские обозы в глухие деревни, и нередко заехавшие туда живыми оттуда не выезжают.

Отступающая армия, спасая себя, о судьбе беженцев даже не помышляет. Отбившиеся воинские части сами не прочь поживиться добром беженцев. Солдаты, как и местные жители, знают, что убегают от большевиков люди богатые.

Хозяин — горбатый Аким Мудреных — в плечах косая сажень. Горб на спине сдвинулся в правую сторону, потому, когда мужик стоит, кажется, что его левая рука длиннее правой. Рыжий Аким волосат до предела. На лице виден только нос да из-под кустистых бровей черные глаза с колючим взглядом.

Холщовая рубаха на Акиме до колен. Новой была синяя, но от пота да от стирки на плечах и спине стала белесой. Поверх нее на мужике бархатный жилет.

До этой зимы Аким знал только то, что ему надобилось по промыслу на соболя и белку.

Назубок знал суровые заповеди таежных законов, умел на лесных тропах не запинаться о корни лесин. Но теперь он узнал о другой жизни. За декабрьские дни и ночи, когда в село нашли путь беженские обозы, Аким насмотрелся, а главное, наслушался всякого такого, о чем раньше даже не помышлял.

Предоставляя в избе приют разным постояльцам, он сиживал за столом со знатными господами, понимая, что раньше они бы ногой не наступили на тропу его жизни, а теперь не брезгуют пить с ним чай и благодарят ласковыми словами за хозяйский привет.