Книга "Крестоносцы" войны - Стефан Гейм

— Может, так оно и было, — закончил Иетс. В столовой наступила тишина, только позвякивала посуда.

Молчание нарушил Уиллоуби.

— Спросите его, Иетс, как же он остался жив?

Ковалев отрезал тонкий ломтик американского сыра, положил его на ломтик хлеба, не спеша откусил кусочек и съел.

— Я ничего им не сказал. — И, помолчав: — Я остался жив.

Уиллоуби задумчиво упер палец в толстую щеку.

— Не хотел бы я иметь вас своим врагом, Ковалев! — И засмеялся.

Иетс повернулся к Ковалеву.

— Майор говорит, что не хотел бы иметь вас своим врагом.

Ковалев тихонько отложил нож.

— Мы сражаемся вместе, против общего врага. Вместе мы победим.

Напряженная атмосфера сразу разрядилась. Девитт поднял чашку с кофе.

— Прекрасный тост! Жаль, что у меня не осталось спиртного.

Выпили серьезно, в торжественном молчании.

Уиллоуби вдруг усмехнулся.

— Скажите ему, Иетс, для него уж и работку припасли. Такой верзила да с такими руками, как шахтер он просто находка…

Иетс резким движением отодвинул от себя чашку. Кофе расплескался на стол. Он заметил, что Бинг и другие солдаты обернулись в его сторону.

— Думаю, что вы ошибаетесь, майор! — сказал он. — Вы не знаете Ковалева. Он уже работал в шахте. У немцев. И выработку давал им ничтожную.

За солдатским столом кто-то засмеялся.

Полковник поднял руку.

— Военному место в армии. Если он хочет служить в нашем отделе, мы охотно возьмем его. Спросите его, Иетс.

— Сэр!… — Уиллоуби сдвинул брови.

— А почему бы нет? — Девитту стало не по себе. — Нам предстоит все больше сталкиваться с перемещенными лицами. Он мог бы переводить вместе с Иетсом, так ведь? А кроме того, он превосходный солдат. — Голос его опять звучал уверенно. — Вы как, Уиллоуби, хороший пулеметчик?

— Нет, сэр. Да это и не мое амплуа. — Уиллоуби сделал большие глаза и спросил: — Вы хотите, чтобы у нас завелись большевистские ячейки, сэр?

— Что?!

Ковалев почувствовал, что назревает ссора и что сам он послужил для нее поводом. Он тихо сказал что-то Иетсу.

Иетс перевел:

— Ковалев благодарит вас за ваше предложение, полковник. Но он хочет возвратиться в свою армию.

— Как это он возвратится? — спросил Уиллоуби.

Иетс улыбнулся.

— Как-нибудь сумеет.

Девитт закурил. Отказ Ковалева огорчил его. Девитту нужны были люди, которые укрепили бы его веру в то, что планы Фарриша неосуществимы. Он хотел иметь таких людей около себя; откуда возьмутся эти люди, ему было все равно, лишь бы они доказывали правильность его мнения, что человек в основе своей не так уж плох.

— Я был бы рад, если бы он остался с нами, — сказал Иетс.

— В самом деле? — хрипло спросил Уиллоуби.

— Понимаете, майор, если бы вам случилось послать меня на рискованное дело, с этим человеком я бы чувствовал себя в безопасности.

Уиллоуби защелкнул ручку своей походной чарки.

— Я привык полагаться только на самого себя.

6

Иетс откинулся на спинку сиденья «виллиса». Сырой ветер бил ему в лицо. Холмы и поля сменились лесом. Однотонно гудел мотор. Развалясь на сиденье, Иетс отдался на волю машины, вилявшей по разъезженной дороге.

Он нес в себе тупую боль расставания с Терезой; собрав все свое мужество, она сказала «au revoir», но оба знали, что больше никогда не увидятся.

— Уже… — протянула она, когда он сказал ей, что получил приказ выехать из Вердена.

— Да, уже…

Он всей душой возмущался, что его так грубо отрывают от Терезы, что чья-то подпись под отпечатанным на машинке текстом могла убить то прекрасное и нежное, что едва успело начаться. Возмущался и смутно понимал, что ни он, ни она не властны над своей судьбой.

Он пробовал поговорить с ней разумно. Он сказал ей, что то, чем они были друг для друга, останется и обогатит их, как мелодия, которая западает в сердце и звучит снова и снова, без конца. Она храбро кивнула, ответила: «Да, милый», и крепко сжала его руку.

Она столько дала ему; а он, что он дал ей такого, что мужчина обязан дать женщине? Дом? Обеспеченную жизнь?

Он вспомнил, что так и не понял, почему она однажды сказала: «Ты не знаешь, скольким я тебе обязана. Ты меня вылечил».

Объяснить свои слова она не захотела. Как я могу кого-нибудь вылечить, думал он, разве я для этого гожусь?… И ему пришло в голову, как плохо он знает Терезу, как плохо вообще знает людей, включая и свою жену Рут.

Странно, что он так много думает о Рут. И чем дальше, тем больше. Он стал вспоминать, много ли он думал о ней в дни высадки в Нормандии и еще раньше, в то туманное утро, когда их пароход вышел из мутной реки в океан, направляясь в Европу, в неизвестное. Ему было тогда очень страшно, он чуть рассудка не лишился от страха. И он сказал себе, что едва ли увидит еще когда-нибудь этот берег, жену, места, где родился и жил. Он присмотрелся к окружавшим его на пароходе солдатам и офицерам; они принимали все, что с ними происходило, как должное или, может быть, только притворялись равнодушными, а некоторые были даже преувеличенно веселы. Тогда он решил, что нужно зачеркнуть прошлое, а с ним и Рут, — чем меньше вспоминать о том, что оставил позади, тем меньше чувствуется утрата. Лучший, единственно возможный выход — это представить себе будущее как приключение и жить без забот, пока оно не кончится.

Конечно, этот план удался не вполне. Можно заставить себя забыть о внешнем; от того, что ты есть и из чего ты сделан, избавиться невозможно. Некоторые вещи стараешься похоронить, но они пробивают склеп и выходят наружу. Как ни крути, от самого себя не уйдешь.

И вот главное, что сделала для него Тереза: она перекинула мостик между Иетсом-человеком и Иетсом-военным, который боялся смерти и поэтому делал на нее ставку. Она передала ему частицу себя самой, и это при нем останется. Если и она сбережет какую-то часть его существа, это может явиться оправданием для их оборвавшейся любви. Благодаря Терезе он перерос замкнувшегося в себе искателя приключений и вернулся к жизни.

Перерос? Нет, благодаря Терезе он стал немного взрослее. Впервые в отношениях с женщиной он чувствовал, что он — опора и что она полагается на него. Ее доверие давало ему радость, его беспокоила мысль о ее будущем и невозможность что-нибудь для нее сделать, хотя ему так этого хотелось. Впервые судьба женщины занимала его больше, чем его собственная.

С чувством, близким к отчаянию, он понял, что Рут, вероятно, ждала от него именно того, что он дал Терезе и чего никогда не давал жене. Не сам ли он навязал Рут роль ментора, которая так его злила? Может быть, она все время терпеливо ждала, чтобы в нем проявились качества, которых она вправе была требовать от своего мужа?