Книга Проклятие сумерек - Владимир Ленский

Они вместе спустились с камня и начали искать хворост. Пока горит огонь, ни одно чудовище приграничья не посмеет приблизиться к ним.

После нестерпимо долгого молчания Уида вдруг сказала:

– У моего отца были голубые зрачки. Прозрачные голубые зрачки. Когда они расширялись, я всегда видела все, что делается на дне его души. Странно – столько лет я не вспоминала об этом, не заглядывала ему в глаза. А сегодня… – Она вздохнула и встретилась взглядом с Талиессином.

Он коснулся ее руки кончиками пальцев и ощутил холод.

– Что сегодня, Уида? Что ты увидела там сегодня?

– Ничего. – Уида задумчиво улыбнулась. – Я хочу сказать: ничего не увидела. Там было пусто. Странно…

– Это смерть, Уида. Эльсион Лакар уходят в свет, оставляя после себя зияющую пустоту.

Уида замолчала, и на сей раз безмолвие тянулось еще дольше. Только укладываясь спать возле горящего костра, она опять заговорила:

– Ни у кого не было таких зрачков. Синих и прозрачных. Я думала, может, будут у Эскивы, но и у нее – нет. Теперь – ни у кого, ни у одного живого существа на свете. Странно?

Глава двадцать третья

СВАТОВСТВО ЭМЕРИ

Эскива теперь все чаще видела своего брата в компании Ренье. Ей нравилось внезапно выскакивать перед братом и его старшим приятелем, небрежно кивать им и бежать дальше по дорожкам королевского сада. Она знала, что они провожают ее глазами и о чем-то переговариваются. Порой ей удавалось подслушивать их разговоры.

Однажды мальчик спросил у Ренье:

– Вам доводилось видеть мертвого эльфа?

– Да, – был ответ. – И это показалось мне самым страшным зрелищем на свете. Тот потомок эльфов… Он принадлежал тьме.

– Как такое возможно? – поразился Гайфье.

– Всегда есть опасность встретить уродливую пародию на нечто истинное и прекрасное, – отозвался Ренье задумчиво. – И чем прекраснее оригинал, тем отвратительнее копия.

– Это вы убили его?

– И притом – дважды, если верить моему брату.

Ренье вздохнул и глянул в ту сторону, где исчезла за зарослями цветущих кустов Эскива. Гайфье проследил его взгляд, чуть заметно приподнял верхнюю губу, как будто скалился.

– А мой отец? Его вы представляете себе мертвым?

– Любой человек, любой эльф может умереть, – сказал Ренье. – Но пока этого не случилось, я никого не могу представить себе мертвым. И довольно об этом!

Мальчик пожал плечами и молча зашагал по дорожке. Ренье, помедлив, пошел вслед за ним.

А Эскива сидела на дереве, скрываясь среди листвы, и рассматривала их макушки.

То, как у Ренье были взлохмачены пряди, почему-то вдруг растрогало ее. Брат придворного композитора выглядел запущенным ребенком. Из тех чумазых детей, которых непременно хочется наделить леденцом или сладкими пирожками, смятыми в корзиночке.

«Так он и завоевывает женщин, – строго одергивала себя Эскива. – Они начинают жалеть его, давать ему деньги… А потом попадаются в сети».

Но ей все равно было жаль его.

Спустя миг она опять высунулась из листвы. Гайфье о чем-то говорил, его собеседник слушал, чуть склонив голову к плечу. По тому, как Ренье стоит, Эскива вдруг поняла: он слушает не столько слова, сколько голос мальчика, не столько пытается понравиться ему, сколько хочет помочь. Догадаться, что у того на уме, и выручить из какой-то еще не случившейся беды.

Она тряхнула волосами, сердясь на себя. Все дело в тех растрепанных прядках и в едва заметной седине, решила она. Истинные чувства эльфа – сострадание и сладострастие, а разве Эскива – не эльфийка? Ренье идеально подходит как объект для приложения чувств.

«Убить его, что ли? – непоследовательно подумала она. – Отличное место для засады. Мне нужно просто свалиться с ветки ему на голову. Этого будет довольно, чтобы он сломал себе шею, а я отделаюсь парой синяков. И все решат, что это был несчастный случай. Да и кто заподозрит мое величество в убийстве? Никто и никогда. Они просто не посмеют. Даже отец».

Но она осталась сидеть неподвижно и только наблюдала за тем, как Ренье смотрит на ее брата – бережно и с легким сожалением.

Наконец Гайфье сказал громче, чем прежде:

– Вынужден расстаться с вами. Возникла настоятельная потребность полистать книгу исторических хроник. Там, знаете, много любопытных историй. Про убийство королевы, например.

Ренье вздрогнул всем телом, резко качнул головой и побежал прочь по дорожке. Мальчик смотрел ему в спину и нехорошо улыбался. Потом повернулся и уставился прямо на Эскиву.

– Ты шпионила!

– Вот еще, – возмутилась она, качая ногой прямо над его макушкой. – Мужская болтовня скучнее, чем у стряпух на кухне! Только хвастаетесь друг перед другом, и ничего больше.

– А вы, девчонки, только ноете да жалуетесь, – огрызнулся Гайфье.

– Только не я, – важно сказала королева. Она спрыгнула на землю, с вызовом глянула на брата. – Родители вернулись, знаешь?

– Да, – кивнул он хмуро. – Ну и что?

– Мать какая-то печальная.

– Она мне не мать.

– По-моему, об этом только ты один и помнишь. Она давно забыла.

– Уида ничего никогда не забывает, Эскива. Она – Эльсион Лакар. Для нее все существует только в настоящем.

– Это ты в книгах вычитал или тебе Пиндар рассказывает? – прищурилась Эскива.

– Пиндар?

Гайфье рассмеялся, как будто Эскива и впрямь сказала нечто чрезвычайно смешное. Девочка сдвинула брови.

Гайфье подтолкнул ее ладонью в плечо – жест получился вполне дружеский – и медленно побрел прочь. Эскива уселась под деревом, обхватила колени руками.

Она совершенно перестала понимать своего брата. Они и прежде иногда ссорились, даже дрались, но никогда еще Гайфье не выглядел таким отчужденным. Как будто он влюбился и скрывает это как самую великую тайну. Или задумал нечто ужасное – и опять же скрывает это.

«Любовь похожа на преступление, – подумала Эскива. – Секреты, странная тяжесть на душе – и всегда такое ощущение, будто мир был создан только вчера. Полнота и новизна жизни. Человеческий способ понять, что такое – быть Эльсион Лакар».

* * *

В то утро Эмери почему-то казалось, что Ренье непременно ввалится к нему с визитом и что произойдет это с минуты на минуту. А Эмери не хотелось его видеть. Только не сейчас. Придворный композитор вздрагивал от каждого стука, нервно выглядывал в окно, так что Фоллон, угадавший настроение своего господина, вынужден был взять на себя хлопотную миссию. Едва в доме слышался какой-нибудь непонятный звук, как Фоллон возникал в комнатах своего господина и с невозмутимым видом докладывал: