Книга Кошки говорят "мяу" - Феликс Сарнов

— Ну-ну, — протянул он и скосил глаза на Рыжую. — Ты в спешке нацепила мой плащ, Рыжик.

Она молчала, глядя прямо перед собой.

— Боишься, маэстро? — резко спросил он меня.

— Нет, — машинально выговорил я, подумал и снова без всякого выражения повторил: — Нет…

Своим острым чутьем он опять уловил какую-то неправильность в моем голосе. Он знал, что я должен бояться — я и сам это знал, но… Мне лень было притворяться — да, он бы все равно моментально раскусил бы это. Мне вообще было лень думать, даже не лень, а просто… Это уже было лишним.

— Что ж, — буркнул он, — вот приедем на дачку и…

— А приедем? — неожиданно для себя спросил я и вдруг понял, что я не верю в это. Даже не «не верю», а просто знаю, что на дачку мы не…

— Кончай блефовать, — перебил он резко и как-то напряженно. — Кроме тебя, у меня сейчас есть проблемы посерьезней и…

— Это точно, — нарочно провоцируя его на злость, но одновременно и откуда-то зная, что говорю чистую правду, сказал я.

Протянув руку за спиной у Рыжей, он, словно клещами, ухватил меня за ворот своей же куртки и звякающим шепотом проговорил:

— А ну-ка вспомни свой паршивый переводик — как там было… don't you ever fuck with me, buddy, because when you fuck with me, you'll fuck with…

— Так вот кем ты себя вообразил, buddy! — рассмеялся я. — Ну, какой из тебя монстр? Да, еще — the best! Ты же просто…

Договорить я не успел. Дальше все случилось очень быстро, фантастически быстро — гораздо быстрее, чем пересказывать это словами.

С трудом, из-за его хватки, я повернул голову, посмотрел на его уставившуюся на меня, перекошенную от злобы физиономию, а за ней, в боковом стекле увидел поравнявшуюся с нами светлую тачку — девятьсот сороковой Вольвешник. Тонированное боковое (заднее) стекло «Вольво» не опустилось, а резко упало, и наружу высунулся короткий черный ствол — судя по тому, как его держали две темных руки, принадлежавшие темному силуэту за упавшим стеклом (больше ничего не было видно), это был не пистолет, а автомат.

Рыжая неожиданно повернула голову ко мне и… без звука впилась зубами в руку, сжимавшую воротник моей, вернее, не моей, куртки. Ковбой тоже не издал ни звука, его рука не разжалась, а с силой дернула воротник. Наши с Рыжей головы здорово шмякнулись друг о дружку (она со стоном разжала зубы), и повинуясь мощному нажиму накаченной руки Ковбоя, пригнулись к спинке переднего сиденья. В тот же момент раздался звук, похожий на противную детскую трещотку, и автоматная очередь прошила веером боковое стекло «Мазды» со стороны Ковбоя. Одновременно с глухим треском разбилось и стекло с моей стороны. Никого из нас не задело.

— Ебить… твою… мать!.. — выдохнул наш водила, вильнул влево, ударил в задний борт быстро уходящий вперед «Вольво» и выровнял «Мазду».

Я выпрямился на сиденье (Ковбой выпустил воротник куртки и теперь его рука, как неживая, лежала на плече Рыжей, словно дружески обнимая ее), увидел в переднем стекле быстро удаляющиеся по спуску с Сущевского красные хвостовые огни «Вольво», выползающий из боковой улочки трамвай и…

Красные, уходящие от нас огоньки исчезли, вместо них и ближе них откуда-то вынырнули желтые, ослепительно-желтые круглые фары

(Круглые глаза, и в центре каждого — какие-то черные….)

и ринулись прямо на нас (или мы — на них), не сворачивая. Водила тоже увидел их, резко вскинул голову и… В ветровом стекле, прямо напротив его головы, совершенно бесшумно возникла маленькая круглая дырка, голова сидящего за рулем дернулась и стала медленно, словно его постепенно одолевал сон, клониться к рулю, а руки стали медленно, тоже словно во сне, выкручивать руль вправо. Я оторвал глаза от медленно уходящих влево желтых круглых

(фар?.. Глаз?..)

фонарей, уставился прямо вперед и увидел…

На бешеной скорости мы летели на красный бок трамвая, наверное, продолжавшего спокойно ползти в свою сторону, но для меня — застывшего на месте.

— Осторожней!.. Левее!.. — сдавленно крикнул Ковбой, не понимая, что он кричит зря, что он отдает приказ мертвецу.

Труп водилы, естественно, проигнорировал команду своего живехонького (пока) шефа, красный бок трамвая вырос, как по волшебству, загородив всю дорогу, я зажмурился, и…

Перед глазами все равно стояло что-то красное, бесформенное, как-то странно сыплющееся, но красное, а вдалеке, где-то очень далеко, послышался противный треск и скрежет металла

(нож по стеклу?.. Но откуда здесь взяться ножу?)

сдавленный женский крик

(Рыжая?.. Ну, чего она кричит?.. Ведь, ей же никто не пихает…)

чей-то короткий хриплый вопль, быстро перешедший в глухой булькающий вздох засоренной и наконец-то пробитой вантузом ванны

(откуда здесь ванна?.. И разве может засориться «Джакузи»?..)

И все.

Выключился звук, как за мгновение до этого выключилось изображение (я сам его выключил, зажмурив глаза). Но даже потом, когда я в первый раз за всю сознательную жизнь потерял сознание (выключился — оказывается, это до смешного просто), у меня перед глазами (или еще перед чем-то, что даже в выключенном состоянии все равно продолжает слабо воспринимать внешнюю среду) оставалось что-то красное. Не кровавое, не жидкое, а… Не знаю. Просто темно-красный цвет. Какой-то красный…

20

… тусклый свет заливал всю огромную, неуютную квартиру, красными струйками лился из всех окон, от стен, потолков, отовсюду, и я бродил по ней и искал Кота, чтобы забрать его и уехать отсюда. Мы же оставили его здесь, и теперь я должен найти и увезти его домой. В холле стояла переноска, но она была пуста.

В спальню сквозь раскрытые жалюзи проникали лучи заходящего, багрово-красного солнца, и у окна, освещенная этим холодным, тусклым светом стояла моя бабка — вся высохшая, сгорбленная, щурящая свои почти слепые глаза, уставленные на меня.

— Кто?… Кто это? — с беспокойством спросила она. — Кто пришел?.. Кто…

— Это… Это я, — сказал я, но не услышал своих слов, из раскрытого рта не вылетело ни звука. — Я ищу кота, моего Кота, он где-то здесь, — говорил я, но по-прежнему беззвучно, только…

Только она слышала меня, хотя перед смертью уже почти ничего не слышала — была почти глухая и слепая.

… Кота-а, — насмешливо протянула она и вдруг рот ее злобно скривился. — Уличная кошка не станет жить в городской квартире, ты, идиота кусок! — брызгая слюной заорала она мне. — Не станет! Убирайся отсюда — здесь тебе не место!..! Убирайся, шоб тоби повылазило и выбери, наконец, то, что ты хочешь! — она пошла на меня, согнувшись почти пополам, выставив перед собой скрюченные пальцы рук, и с пальцев у нее закапало, засочилось что-то красное, что-то… бурое, но не засочилось, а…