Книга Убейте прохожего! - Николай Владимирович Андреев

«Ну вот, – подумал я. – Пройдет минута-другая и, как поется в той песне, настанет мой черёд».

– Ну а ты чего сидишь? – через минуту-другую спросил меня Борис Сергеевич. – Заснул, что ли?

Решив не спорить, я поднялся по лестнице. Прошел в нашу с бабушкой комнату и лег на свою кровать.

«Ну и что дальше? – спросил себя. – Часа через полтора в сопровождении толпы зевак, желающих присутствовать при моем разоблачении, сюда придет бабушка. И первый вопрос, который мне зададут, будет о том, почему она не видела меня здесь вчера? И что я скажу? Что в это время ходил убивать Виктора? А Коновалов спросит, почему, в таком случае, я в спальне, а не там, в кабинете? И что мне ответить? Что в зале полно народа, и я не могу незамеченным пройти через него? Чушь какая-то!»

Ничего не придумав, вышел в коридор. Подошел к краю лестницы, оперся локтями на перила и стал наблюдать за тем, как проходит следственный эксперимент.

А проходил он, надо сказать, довольно скучно. Бабушка, так, словно ее очень интересовало количество жертв на шахте Донбасса, неотрывно смотрела на экран телевизора, Рыльский, по своему обыкновению, дремал, Коновалов громко зевал и изредка бросал взгляд на часы.

– Сколько времени? – спросила бабушка.

Коновалов ответил: три двадцать пять.

Бабушка молча кивнула и снова уткнулась лицом в телевизор.

На экране появилась заставка программы «Прогноз погоды». Бабушка повернулась к Коновалову и сказала, что вчера в это время из кабинета вышел Константин и попросил принести выпивку с закуской.

В зале появился Виктор Худобин. Пьяной походкой проследовал до бара, открыл его и достал бутылку «Мартеля». Обвел хмурым взглядом комнату и спросил, обращаясь к Анечке: есть ли закуска.

– В холодильнике, – ответила та.

– Ладно, – пробормотал Виктор. – Пойдем к холодильнику.

Натыкаясь на кресла, он прошел на кухню. Минут через пять вернулся, остановился возле мирно сидящего на диване Коновалова, нагнулся и показал ему поднос с блюдцем мелко нарезанных лимонов: смотри, мол, ни прокисшей икры, ни чего другого твоего тут нет. После чего отдал честь левой рукой и, попросив разрешение отбыть в кабинет для дальнейшего продолжения пьянки, вышел в коридор.

– Паяц, – громко прошептал ему вслед Коновалов.

Это точно. А еще он – шут, клоун и, по мнению Романова, самый настоящий убийца.

И тут я внезапно подумал: «А почему, собственно, „по мнению Романова“? Почему Виктор и на самом деле не мог быть убийцей ну хотя бы для начала своей родной сестры Виолетты? У него как раз и мотив для этого подходящий имелся – наследство».

Эта мысль показалась мне настолько интересной и, чего там греха таить, приятной, что я не решил обдумать ее самым тщательным образом. А, обдумав, нашел подтверждение своей догадке. Вспомнил: где-то после Нового года, когда стало известно о том, что болезнь дяди Толи неизлечима, Виктор занял значительную сумму денег, чтобы, как сказала бабушка, покрыть убытки от бизнеса.

«А раз занял, – сделал я вывод, – значит, когда-никогда эту значительную сумму надо возвращать, правильно? А как ее возвращать, если бизнес приносит убытки?»

Ответ очевиден – только из денег грядущего наследства.

«Но если каждый день, – продолжал я выстраивать логическую цепочку, готовую в любой момент превратиться для Виктора в арестантскую цепь, – жрать черную икру ложками и пить французские коньяки ведрами, так, пожалуй, не то что половинки – целого наследства не хватит, чтобы расплатиться с долгами».

Доказав таким образом, что убийство Виолетты явилось результатом финансового кризиса, в котором оказался ее родной брат, я переключился на обращение дяди Толи к наследникам. Теперь, когда стал известен убийца, можно спокойно порассуждать о причинах, побудивших к написанию его. Итак… Началось всё, как мне кажется, с ошибки анонима. Аноним, будучи уверенным в том, что Худобин-старший не пожалеет денег на то, чтобы найти убийцу дочери, прислал письмо, в котором за долю наследства предложил назвать его имя. Но! Он не учел одного важного, на мой взгляд, обстоятельства. Дядя Толя умирал. И поэтому ничего его в этом письме не интересовало. Зачем ему было спрашивать: как ее повесили, когда он уже и так знал: как. Ради чего было интересоваться деталями убийства, если детали ровным счетом ничего не значат. И для чего было просить назвать имя преступника, если об этом он мог догадаться и сам… Не знаю, какое наказание дядя Толя придумал для Виктора, но то, что оно не предусматривало уголовной ответственности, видно из написанного им послания наследникам. В нем дядя Толя не только предупредил Виктора об анониме – свидетеле преступления, но также поставил анонима перед простым и очевидным выбором: либо он затыкается и спокойно доживает до старости, либо как последний дурак идет в милицию и, без фактов и доказательств, наживая себе кучу неприятностей, пробует довести дело до суда, что при ближайшем рассмотрении представляется занятием совершенно бесперспективным.

Возникает, правда, вопрос: почему дядя Толя не предупредил Виктора об этом раньше, когда был жив?

«Да потому, – сам собой нашелся ответ, – что дядя Толя, как любой нормальный отец, воспитывавший сына по своему образу и подобию, то есть честным, добрым, справедливым, видимо, так до конца и не смог поверить в то, что его чадо способно задушить собственную сестру».

И тут мне в голову пришла еще одна мысль. А может, подумал я, дядя Толя не говорил с Виктором об убийстве Виолетты только потому, что боялся услышать от него правду? Ведь как однажды справедливо заметила моя бабушка: «Правда, что цепная собака – на кого спустят, в того и вцепится».

А то, что вцепится она дяде Толе в инфарктное сердце, можно было не сомневаться.

Вот так, в сомнениях и размышлениях о судьбах семьи Худобиных, прошел час. За это время я успел поваляться на кровати, спуститься вниз (благо, Коновалов куда-то пропал), перекинуться парой фраз с бабушкой, перед тем как она, согласно условию эксперимента, в шестнадцать двадцать поднялась в нашу комнату поправлять мою постель, и даже перехватить бутерброд на кухне.

В это время или чуть позже проснулся Рыльский. Когда с бутербродом в одной руке и стаканом молока в другой я вернулся в зал, он стоял возле камина и переминался с ноги на ногу. Увидев меня, улыбнулся и сказал, что решил немного размяться.

– Что, раздражающая реклама началась? – поинтересовался я.

Максим Валерьянович бросил взгляд на экран телевизора, по которому транслировали футбол, и сказал, что ничего подобного, кажется, не говорил.

– Да ладно, – засмеялся я. – Это я так пошутил!

В этот момент по лестнице спустилась бабушка. Посетовав на изнуряющую жару, она спросила: почему мы не там, где должны быть.

– Вы знаете, сколько сейчас времени?

– Половина пятого, – посмотрел я на часы. – А что?