Книга Письма из Лондона - Джулиан Барнс

Есть и другой язык, сложным образом переплетенный с первым, — язык теории и устремлений; и слова в нем подлиннее. Ход может быть естественным или искусственным, позиционным или антипозиционным, интуитивным или антиинтуитивным, тематическим или дисфункциональным. Если цель этого хода — скорее задержать противника, чем вселить в него тревогу, говорится, что он профилактический. А к чему стремятся оба игрока? К истинности позиции или, иногда, к абсолютной истинности позиции. Они сражаются, чтобы удостоверить что-либо; хотя посторонний наблюдатель может и не верить в истинность этого. В результате каждая партия становится сценой из зала суда, а чемпионат мира — Судным днем. Другая аналогия — философская беседа, симпосиум: можно ведь сказать, например, «игроки продолжают свою дискуссию, касающуюся вариации Вс4 Найдорфа». Чисто умозрительные притязания, как видите, сочетаются с приземленной брутальностью; и, похоже, игроки так и не выработали какого-то промежуточного языка.

Стратегическое вербальное насилие вовсю практикуется и за пределами шахматной доски. Два бранных термина, которые мне чаще прочих приходилось слышать в среде шахматистов, были «предатель» и «полоумный». Оба этих эпитета широко использовались в ходе глобального организационного конфликта, предшествовавшего лондонскому состязанию. На протяжении многих десятилетий первенства мира по шахматам проводились под эгидой FIDE, Международной федерации шахмат, но чем дальше, тем больше, между закоснелой бюрократией и скоропреходящими эго с высокими финансовыми амбициями возникали разного рода трения. Отношения между FIDE и игроками высшей лиги резко испортились в президентство Флоренсио Кампоманеса. Когда я спросил одного английского гроссмейстера о его мнении насчет Кампоманеса, он ответил, что это очаровательный, здравомыслящий и очень приятный господин: единственная проблема состоит в том, что ему следовало бы руководить не спортивной федерацией, а маленькой марксистской страной с большим военным бюджетом.

Квалификационный цикл, из которого Найджел Шорт вышел в соперники Каспарова, как обычно, был организован FIDE. Кампоманес уже даже объявил, что финал пройдет в родном шортовском Манчестере, когда два претендента вдруг самовольно похитили состязание, учредив свою собственную конкурирующую организацию — Профессиональную шахматную ассоциацию. ПША продемонстрировала (отчасти у нее просто не было другого выхода), что можно успешно провести большой чемпионат, сократив количество чиновников и упростив бюрократические процедуры; они ввели некоторые удобные для зрителей изменения в правилах (так, каждая отдельная партия должна была заканчиваться без перерыва); они зарабатывали больше денег для себя; и, естественно, их обвинили в том, что они предатели. Каспаров боролся с FIDE много лет; тогда как Шорту, видите ли, не нравилось, чтобы думали, будто он явился на все готовенькое. «FIDE считала меня милым маленьким кроликом — ну как же, я все время улыбаюсь и выгляжу безобидным, — позже вспоминал англичанин. — Но я — кролик с острыми зубами, мне палец в рот не клади».

Что это — чреватая большим будущим смелая вылазка плюс принципиальное утверждение права индивиуума продавать свои услуги лицу, предложившему наивысшую цену, или сиюминутное своекорыстие? Несомненно, того и другого понемножку. Учреждение ПША способствовало хорошей подготовительной рекламе; но одновременно вся эта предматчевая суматоха отвлекала игроков от собственно финала. Шорт, никогда не игравший на таком уровне, скорее мог пострадать от всех этих помех; и бранили его больше, чем Каспарова. Один манчестерский сановник, понявший, что чемпионат уплыл у него из рук, назвал Найджела «дурья башка»;

12 Письма из Лондона тогда как Британская шахматная федерация распространила резолюцию о том, что Шорт дискредитировал игру, и разбранила самого знаменитого своего игрока в странно душещипательном пресс-релизе: «Вы могли бы быть шахматным героем, легендой своей эпохи, а вы…» Кампоманес тем временем поквитался тем, что лишил Каспарова его титула, исключил обоих игроков из рейтингов ELO (официально подсчитанный коэффицент силы) и учредил параллельный и одновременный чемпионат мира под эгидой FIDE. Мир шахмат стал таким же расколотым, как мир бокса, и к концу года у нас будут сразу три чемпиона мира — по версии ПША, по версии FIDE плюс Бобби Фишер, который вот уже много лет продолжает утверждать, что поскольку никто ни разу не победил его, то ЕЮЕпишша его титула незаконно, так что он по-прежнему — питего ипо.

ПША — организация настолько ad hoc, что состояла она — и по-прежнему состоит, на момент написания — только из Шорта, Каспарова и каспаровского юриста; она была создана, по часто цитируемому выражению Рэймонда Кина, «с целью даровать шахматам второе рождение — и жизнь в современном мире». Что подразумевало «обеспечить болельщикам максимальное удовольствие и максимальную отдачу — спонсорам», согласно одному из редких публичных заявлений Ассоциации; также это подразумевало «точнее сфокусированный маркетинг». На своей первой пресс-конференции Найджел Шорт говорил о необходимости «профессионализировать и коммерциализировать этот спорт, как это произошло с теннисом и гольфом». Звучит это достаточно красиво, но в декларациях Ассоциации есть и довольно много демагогии. А еще — все тот же ползучий канцелярит. Как вам, например, такие заявления: «ПША — первый руководящий орган, со-основанный чемпионом мира и финансируемый им с перспективой дальнейшего предоставления титула посредством состязаний, организованных согласно разработанным правилам. Таким образом, у ПША есть неотъемлемое право поступать вышеописанным образом — каковым не обладал ни единый из предшествующих компетентных органов». Если перевести это на язык детской площадки, получится примерно следующее: «А игрушка-то самая большая у меня! Обманули дурака на четыре кулака, курица помада, так тебе и надо! А ну-ка отними, а ну-ка отними!» Профессионализировать и коммерциализировать… теннис и гольф. Отчасти это означает-телевидение, и вещательные корпорации раскрыли свои объятия. Channel 4 (как один из спонсоров) транслировал матч трижды вдень, Би-би-си посвятил чемпионату ежедневную передачу. Телевизионные крупные планы откровенно подчеркивали физиогномические и мимические различия между двумя игроками: Каспаров вьется угрем — нахмуренный, насупленный, гримасничающий; то закусит губу, то почешет голову, то дернет себя за нос, то потрет подбородок; время от времени он тюкает подбородком скрещенные пятерни, как театрально озадаченная собака; Шорт — невозмутимый, с безмятежным лицом; у него острые локти и деревянная осанка — будто он забыл вынуть из куртки вешалку-плечики. Но весь этот репертуар тиков, плюс недифференцируемый способ играть ходы (не больно-то много пространства для комментария насчет захвата, рывка и подсечки) не бог весть как увеличивает пантеон спортивных изображений. Эксперты изо всех сил старались интерпретировать язык тела — с рвением новоиспеченных антропологов («У Найджела костяшки пальцев прижались к подбородку — он действительно концентрируется»), но слишком часто вынуждены были сводить свои комментарии к героическим попыткам расхвалить то, что происходит. «Мы в самом деле видим, как два человека думают публично! — восторгался надлежащим образом названный мистер Кин[161]. — Мышление воплощается на телеэкране!» Камера в самом деле обеспечила один план, дававший адекватное представление о силовом поле игры: вид сверху обоих шахматистов, вытянувшихся над доской, всего в каких-то двух клетках, отделяющих их от маорийского трения носами или, что более вероятно, удара головой. Однако ж когда ни говорить, ни показывать больше нечего, то единственное, что, по существу, остается в телевизоре от шахматной партии, — это двое сидящих людей, передвигающих деревяшки.