Книга Сонька Золотая Ручка. История любви и предательств королевы воров - Виктор Мережко

Он дернулся.

— Не касайтесь меня! Идите сами в этот таджмахал, а я желаю мягких подушек, широких постелей и шелковых простыней!

Сонька не отпускала его:

— Завтра переедем в другое место.

— Не касайтесь меня, повторяю! — Он оттолкнул ее. — Не тащите меня в этот вшивый мензель!

— Тебя, портяночник, не греет моя хаза? — послышался скрипучий голос старухи.

Володька удивленно повернулся к ней:

— Это кто здесь голосом каркает?

— Это я голосом каркаю, — старуха вышла на середину комнаты. — Манька Портовая голосит. Слыхал про такую?

— Ты… Портовая Манька? — нервно сглотнул Кочубчик. — Еще живая?

— Живая и тебя переживу, мазурик. — Манька Портовая проковыляла на середину комнаты, подняла крючковатый палец. — Каждая женщина требует уважения, а тем более такая, как эта дамочка! Отпусти его, Соня. — И вдруг фальцетом выкрикнула: — Скачи отседова, штуцер фуфлогонный!

Володя, все еще не в состоянии поверить собственным ушам и глазам, направился было к двери, но Сонька вцепилась в его руку.

— Надо поговорить.

Тот секунду помедлил и с гордо поднятой головой двинулся в сторону «спальни». Сонька пошла следом.

В крохотной комнатке стояла железная кровать, на стенах висели разного рода коврики и выцветшие картинки. Володя сел на постель, вопросительно посмотрел на стоявшую перед ним девушку.

— Ну?..

Она присела рядом, попыталась обнять его. Он сбросил ее руку. Сонька взяла его за голову, насильно притянула к себе, поцеловала в губы грубо и сильно. Кочубчик на какое-то время поддался страсти, затем все-таки отстранил воровку от себя.

— Говори, я слухаю.

— Я тебе не люба? — тихо спросила Сонька, глядя ему в глаза.

— Я не в том настроении, чтобы касаться этой темы.

Она провела рукой по его плечам, по лицу, по губам:

— Хочешь, я раздену тебя?

Он опять освободился от ее руки.

— Я сейчас уйду.

— Куда?

— К корешам.

— Возьми меня с собой.

От такого заявления Володя удивленно откинулся назад:

— Чего ты приклеилась ко мне? Ты мне кто? Сестра, жена… мать? Кто ты?

Она помолчала, негромко произнесла:

— И правда… Кто я тебе?

Володя пожал плечами:

— Сам путаюсь. На сестру не похожа. На жену тоже. На мамку?.. — он хохотнул. — Об этом можно подумать! Хотя я и без того называю тебя мамкой, — он рассмеялся. — Не могу я таскать тебя за собой, мама! Мои кореша — народ смешливый.

Сонька не сводила с него тяжелеющего взгляда.

— Стесняешься?

Кочубчик взял ее за руку, усадил рядом.

— У меня сделается припадок от твоих слов. Давай, мама, по порядку. Первое — мужчинам нужно будет объяснять, кто ты есть. А как объяснишь, тут мне и каюк. Потому что про тебя уже шумит вся Одесса: Сонька Золотая Ручка в городе! За тобой, мама, полиция бегает. А как догонит, и меня заодно загребет. А мне оно надо?

— Меня это не пугает, Володя.

— А меня путает. Еще как пугает! — Кочубчик почти перешел на крик. — Я молодой! Я жить хочу!

— А я, по-твоему, старая? И по-твоему, жить не хочу?

— Не знаю! Не интересовался!..

— Отвечу. Я, Володя, хочу жить. Очень хочу. А как встретила тебя, поняла, что и не жила вовсе. Ты перевернул мою жизнь. И я с тобой готова хоть на воле, хоть в неволе, хоть в хоромах, хоть в остроге! Мне в любом месте будет счастливо с тобой!

— Не верю! Ни одному слову, Сонька, не верю. Я для тебя — игрушка. Точно так, как твои дочки — родила, поигралась и сбагрила в чужие руки!

Сонька побелела.

— Что ты сказал?

— А разве не так? Где они, твои дочки? С кем они? Нарожала, набайстрючила и пошла стеклить по белому свету… Сироты! Такие же, как я! Что ты знаешь о них? Где они? Как живут? Ждут тебя? Надеются? Плачут? А может, они и не живые вовсе? Может, твои сироты сыграли в деревянный пиджачок? Откуда тебе знать?

— Перестань.

— Нашла молодого кобелька и ну играть с ним в любовь! Поэтому ты для меня никто, так, забава, вставочка, цыпа…

Неожиданно Сонька с такой силой ударила Володю по лицу, что он завалился на кровать:

— Гад!

Кочубчик полежал секунду, приходя в себя, затем неспешно поднялся, погрозил пальцем девушке:

— Зря ты так, Сонька. Запомни это.

— Володя… — Сонька попыталась подойти к нему.

Он выставил руки.

— Отскочь от меня.

И покинул спальню.

* * *

На столе остывал прокопченный чайник, в стаканах коричневели остатки чая, на тарелке лежали скорченные кусочки хлеба, тускло коптела керосиновая лампа, с улицы доносился одинокий хриплый лай собаки, надоедливо скреблась в углу мышь. Манька дышала шумно, с присвистом.

— Не твой это мухлогон, Соня, — заключила она, прихлебнув чай. — Не дышит в твою сторону. Не любит тебя.

— Тебя любили? — усмехнулась та.

— О, боже мой… Или как говорят у нас в Одессе, зохен вей! — Манька кряхтя подвигалась на стуле. — Только круглый идиот может поверить, что в эту старую кушетку влюблялась вся Молдаванка. Народ стрелялся, вешался, просто сходил с ума. Манька была королевой на этих улицах!

— Деток нет? — поинтересовалась воровка.

— Был мальчик. Самый красивый на свете… В пятнадцать лет вышел один раз на улицу и больше его ни одна собака не видела.

— Убили?

— Может быть. А может, и живой где-нибудь. Он же тоже, как и мамка, шармачил. Способный был идиотик, с шести лет стал воровать! Все соседи боялись его. Один раз даже у родной мамки все срезал, все цацки, которые я забирала у морячков… — Старуха снова отпила холодный чай, улыбнулась впалым беззубым ртом. — Знаешь, откуда кликуха Манька Портовая?

Сонька тоже улыбнулась.

— В порту шаманила?

— Если б знала, как шаманила! — рассмеялась Манька. — Но исключительно по капитанам. Я, Соня, люба была до их, паразитов. Особенно до формы! Как увижу какого жельтмена в капитанской одежке, все поджилки начинают прыгать. Сама себе удивляюсь, но они меня тоже любили. Один французик прибился как-то, жиденький такой, ножки хлипкие… Жаном прозывался. Так этот Жан прямо так и говорил, по-французски правда: заберу тебя, Манька, в Марсель… а в Марселе такие кабаки… — Она стала смеяться до слез. — Это у меня, Сонька, мысли спутались с шанзоном. — Она вдруг запела. Причем запела ладно, хоть и хрипловато: — А в Марселе такие там девчонки, такие кабаки, такие моряки!.. Ох, Соня, сплю, и, поверь, всю ночь снится, чтоб он провалился, этот сраный Марсель. — Старуха помолчала, со вздохом отмахнулась от воспоминаний. — Ладно, идем дальше. Про твоего охломона. Жалко, что ускакал подсердечник, Соня?