Книга Крестом и стволом - Михаил Серегин

– Ты чего так обрядился?! – засмеялся отец Василий.

– Я на тебя посмотрю, святой отец, когда ты к нам попадешь! – ощерил ровные белые зубы покойный ефрейтор Иса Муллаев. – Вот тогда и посмеемся!

– Я в другое место попаду, – покачал головой отец Василий. – Разве ты не знаешь?

– Это ты сейчас так думаешь, – спокойно возразил Мулла.

– Ты с ним лучше не спорь, – махнул рукой Бош и выдернул из-под мышки одну из убивших его заточек. – Он у нас в большом авторитете, и не подойди.

Священник удивился. Он просто не представлял ситуации, чтобы простоватый, недалекий Мулла мог быть у кого-то в таком авторитете, да так, что и не подойди!

– Как вы здесь, ребята? – спросил он. – Не обижают вас?

– Да кто нас обидит? – усмехнулся Бош. – Кто мы такие, чтобы нас обижать? Это тебя ждет…

Мулла резко вмешался и зажал Бошу рот своей узкой смуглой ладонью.

– Не слушай его, – попросил он священника. – Вот увидишь, ты попадешь, куда надо! Вот увидишь!

– А куда я попаду? – спросил отец Василий, но друзья смутились и медленно растаяли в воздухе – наверное, от стыда.

– Будешь дергаться, никуда не попадешь, – склонился над ним Костя. – Лежи смирно, я сказал! А то прикажу тебя ремнями притянуть – будешь знать!

Отец Василий с некоторым изумлением огляделся по сторонам: высокие потолки, идеально ровные белые стены, телевизор напротив.

– О-о! Глазки открыл! – обрадовался Костя. – Вот молодец! А то я думал, так и буду до конца дней с тобой одни монологи произносить!

Священник улыбнулся. Он очень был рад снова увидеть над собой умную, но порядком пропитую физиономию друга.

* * *

Как узнал чуть позже отец Василий, повозиться с ним пришлось изрядно. Сломанный нос, вмятая надбровная дуга, сломанная в двух местах левая рука, вывихнутые пальцы на правой, перебитое сухожилие ступни – это был далеко не полный перечень того, с чем пришлось столкнуться врачам, а точнее, Косте. Друг не собирался уступать его никому, и только сухожилие доверил зашить своему лучшему хирургу, молодому пареньку по имени Борис.

Без сознания священник провалялся ни много ни мало – восемь деньков. За это время опухоль с одного глаза немного сошла, и он хотя бы нормально видел. Но по личным Костиным прогнозам, валяться отцу Василию в постельке предстояло долго – еще недели две, не меньше. Да и потом ни о каких резких телодвижениях не могло быть и речи – передвигаться следовало с максимальной осторожностью, и лучше, если в инвалидной коляске.

Отец Василий слушал всю эту галиматью со спартанской крепостью духа и думал, что если он и впрямь именно так начнет свою новую жизнь, значит, он постарел.

Но все оказалось не так плохо. Уже тем же вечером медсестра торжественно вкатила в палату длинную медицинскую койку на колесиках, только вместо больного на койке лежала длинная отполированная доска, уставленная массой маленьких блюдечек. Священник оторопело наблюдал, как медленно двигается по направлению к нему эта странная медико-гастрономическая композиция, и, только увидев появившегося вслед за медсестрой Костю, понял, что и зачем. Потому что в руках у главврача был привычный, много видевший на своем веку резной хрустальный графинчик с означенной жидкостью внутри.

– С возвращением тебя, Мишка! – с чувством произнес Костя. – Это черт знает что, но я так рад тебя видеть!

– Взаимно, – вздохнул отец Василий. – Взаимно, Константин.

Костя закрыл за сестричкой дверь и взял с импровизированного стола одно из блюдец и зачерпнул из него увесистой десертной ложкой.

– Вот икорки тебе красной взял.

– Вот еще, – смутился священник, искоса глянув на свои загипсованные руки. – Зачем?

– Брось! Неужели ты думаешь, главный врач такой классной больницы без левых доходов живет? Давай, открывай ротик.

– Грех-то какой, – пробормотал отец Василий и с трудом приоткрыл разбитый рот – если честно, икры хотелось до изнеможения!

Когда они пропустили по третьей, отец Василий осмелел и попросил приподнять себя повыше, а после шестой он уже вовсю размахивал загипсованными руками и рассказывал, как важно донести смысл слова божьего, его глубинный смысл до широких народных масс.

И только в самом конце, уже в первом часу ночи, когда Костя собрался уходить и почти дошел до дверей палаты, внезапно обернулся:

– Я заявление в ментовке оставил, по всем правилам.

– Зачем? – изумился отец Василий.

– Я главный врач, я обязан. И кроме того, ты еще и мой друг. Понимаешь, Миша, нельзя им оставлять ни малейшего шанса, и, если Ковалев хочет прикрыться своими правилами, я буду действовать по его правилам! Надо заявление, значит, будет ему заявление! Надо показания дать, значит, буду давать! Но главное, я не позволю им замазать это дело так, словно ничего и не было, как бы они этого ни хотели!

Священник вздохнул. В чем-то Костя был прав.

* * *

Уже через пару дней к отцу Василию начали допускать посетителей, и, если бы священник ел все, что приносили ему прихожане, к моменту выхода из больницы у него не осталось бы другой судьбы, как начать строить карьеру борца сумо.

– Кушайте, батюшка, кушайте, – уговаривала отца Василия очередная старушка. – Вот яички свежие, сегодняшние, а вот пирожки.

Священник искренне благословлял старушку, но есть более не мог, а потому весь второй этаж третьего больничного корпуса перестал питаться постной пшенкой и бессовестно обжирался поповской снедью. И не было дня, чтобы принесенного не хватило на всех.

И, конечно же, очередное нападение на священника горячо обсуждалось.

– Злыдни! – комментировали прихожане. – Мало им того, что дом батюшкин сожгли, так теперь и самого извести надумали!

– Еще бы! – поддерживали их другие. – Не нравится нашей власти правда! Вот и бесятся, как ненормальные!

И все это стремительно обрастало новыми легендами и толкованиями, отчего и без того героический образ отца Василия быстро и необратимо приобретал все характерные черты борца за правду и чуть ли не великомученика за веру.

Поначалу священник пытался как-то бороться, но, увы, что бы он ни предпринял, все имело обратный эффект. По крайней мере, его отказ от навязываемой роли начал трактоваться как невероятная, поистине святая скромность, а тщетные попытки избавиться от невероятного количества приносимой еды путем раздачи менее почитаемым в народе больничным пациентам как почти нечеловеческая щедрость души – о том, что одному, пусть даже и крупному, человеку все это невозможно съесть просто физически, народ даже не задумывался.

Но самым любопытным, что отметил в себе священник, было постепенное врастание в предлагаемую роль. Он больше не стеснялся с царственным величием принимать приносимые дары и не пытался оделять соседей по этажу тайком, ибо все тайное здесь, в Усть-Кудеяре, все равно становилось явным, причем настолько стремительно, что никакого смысла прятать свои благодеяния просто не было.