Книга Беатриса - Оноре де Бальзак

Через три вечера г-жа Шонтц разгадала Фабиена. «Вот кого я оседлаю, если с Кутюром сорвется. Теперь мое будущее обеспечено, как в банке!»

Этот дурак, над которым все издевались, вдруг стал любимчиком Орели; бедняга не знал, как оскорбительно это предпочтение, а остальным и в голову ничего не приходило — настолько этот выбор казался неправдоподобным. Г-жа Шонтц очаровывала Фабиена улыбками, которые украдкой посылала ему, сценками, разыгрываемыми на пороге гостиной, когда он уходил последним, а г-н де Рошфид оставался ночевать. Она часто возила Фабиена вместе с Артуром в свою ложу в Итальянскую оперу и даже на первые представления; при этом мило извинялась и заявляла, что Фабиен оказывает ей столько услуг, что она просто не знает, чем его отблагодарить. Мужчинам свойственно глупое тщеславие; впрочем, оно роднит их с женщинами: им очень хочется быть любимыми беспредельно. И не может быть более лестной, более ценимой страсти, чем страсть таких дам, как г-жа Шонтц, ибо здесь вы становитесь предметом бескорыстной любви в противоположность той, другой... Такая женщина, как Орели, которая разыгрывала из себя светскую даму и, во всяком случае, превосходила свой круг, должна была льстить и льстила гордости Фабиена; нормандец влюбился в нее до такой степени, что всегда появлялся перед своей повелительницей в полном параде: в лакированных ботинках, в светло-желтых перчатках, в вышитой сорочке и жабо, в жилетах самых невероятных расцветок, — словом, в облачении, достойном его преклонения перед обожаемым кумиром. За месяц до того дня, когда герцогиня де Гранлье совещалась с духовником, г-жа Шонтц открыла Фабиену тайну своего рождения и свое настоящее имя, и он никак не мог уразуметь, чему обязан таким доверием. Две недели спустя Орели, пораженная тупостью нормандца, воскликнула:

— Боже мой, да я просто дурочка! Он, кажется, вообразил, что его можно полюбить за его несуществующие достоинства.

И тогда-то она повезла Наследника в Булонский лес в своей собственной коляске, ибо уже больше года у нее была хорошенькая коляска и маленькая низенькая каретка с парой лошадей.

Здесь, во время этого свидания, происходившего на глазах у многочисленной публики, она завела разговор о своей судьбе и прямо заявила, что хочет вступить в законный брак.

— У меня семьсот тысяч франков, — сказала она, — и уверяю вас, если я встречу человека честолюбивого, который сумеет меня понять, я переменю свою теперешнюю жизнь. Знаете, о чем я мечтаю? Я хочу стать честной женщиной, хочу войти в порядочное семейство и дать счастье своему мужу и детям.

Нормандец, бесспорно, стремился добиться милостей г-жи Шонтц; но жениться на ней! — этот замысел показался весьма несуразным тридцативосьмилетнему холостяку, которого Июльская революция произвела в судьи. Заметив эти колебания, г-жа Шонтц сделала Фабиена мишенью своих шуточек, острот, презрения и перенесла свою благосклонность на Кутюра. Через неделю этот делец, которому она намекнула на свои капиталы, предложил ей руку, сердце и будущее — три дара, в равной мере ничего не стоящие.

Все эти маневры г-жа Шонтц производила как раз в то время, когда герцогиня де Гранлье собирала подробные сведения о жизни и нравах Беатрисы с улицы Сен-Жорж.

По совету аббата Броссета, герцогиня попросила маркиза д'Ажуда привести к ней короля политических бандитов, прославленного графа Максима де Трай, принца богемы, самого молодого из всех парижских молодых людей, хотя ему уже стукнуло пятьдесят. Господин д'Ажуда нарочно пошел в клуб на улице Бон, чтобы встретиться там с Максимом, пообедал с ним и предложил ему отправиться «помирать от скуки» к герцогу де Гранлье, который сидит дома один, потому что у него с утра разыгралась подагра. Хотя д'Ажуда был зятем герцога де Гранлье и двоюродным братом герцогини, и, следовательно, мог в любое время представить им Максима, прежде в их дом не допускавшегося, последний не заблуждался относительно причин этого внезапного приглашения: «Раз меня зовут, — думал де Трай, — значит, я понадобился герцогу или герцогине». Вот еще характерная черта нашего времени: особая клубная жизнь, где вы играете в карты с тем, кого не решитесь пригласить к себе домой.

Герцог де Гранлье оказал Максиму немалую честь: он появился перед своим гостем в приступе подагры. После пятнадцати партий виста герцог ушел к себе, оставив свою супругу наедине с Максимом и д'Ажуда. Герцогиня при содействии маркиза изложила г-ну де Трай свой проект и попросила его помощи, причем сделала вид, что ждет от него только дельного совета. Максим молча слушал речь герцогини, выжидая, пока она открыто не заговорит о его сотрудничестве.

— Сударыня, я понял все, — сказал он, бросив на герцогиню и на маркиза хитрый, глубокий, коварный, загадочный взгляд, которым подобные пройдохи умеют смущать своих собеседников. — Д'Ажуда подтвердит вам, что если есть в Париже человек, который может успешно провести эту двойную операцию, то этот человек — я, и притом я проведу ее так, что вы не будете ни в чем замешаны. Никто не узнает даже, что я был у вас сегодня. Однако прежде всего выработаем некоторые условия. Сколько вы рассчитываете пожертвовать...

— Столько, сколько понадобится.

— Прекрасно, герцогиня. Тогда, в качестве оплаты моих услуг, прошу вас удостоить меня чести — принять у себя и оказать покровительство моей жене.

— Как, ты женат?.. — вскричал д'Ажуда.

— Я женюсь через две недели на единственной наследнице очень богатого, но крайне буржуазного семейства, — ничего не поделаешь, надо принести жертву на алтарь общественного мнения, я становлюсь опорой правительства. Решил, видите ли, сменить кожу. Итак, герцогиня, вы понимаете, сколь важно для меня, чтобы вы и ваша семья приняли мою жену. Мне намекнули, что я стану депутатом в связи с тем, что мой тесть предполагает удалиться на покой, и обещали, кроме того, дипломатический пост, соответствующий моему новому состоянию. Не вижу никаких оснований к тому, чтобы моя жена не была принята так же любезно, как госпожа де Портандюэр, в том обществе молодых дам, где блистают супруги де Лабасти, Жоржа де Мофриньеза, де Лесторада, дю Геника, д'Ажуда, Ресто, Растиньяка и Ванденеса! Моя жена — хорошенькая женщина, и я берусь ее разбуржуазить!.. Подходит это вам, герцогиня?.. Вы верующая, и если вы скажете мне просто «да», ваше обещание, которое для вас священно, много поможет мне в переломную минуту моей жизни. Вот вам и еще одно доброе дело, совершите же его!.. Увы!.. Я достаточно долго подвизался в роли короля шалопаев, пора с этим покончить. Что ни говорите, но наш герб — лазурное поле с химерой, мечущей огонь, пересеченное зелеными полосами, навершье — горностаевая мантия. Этот герб у нас со времен Франциска Первого, который счел необходимым возвести в дворянство постельничего Людовика Одиннадцатого, а графский титул мы носим со времен Екатерины Медичи.

— Я приму, я буду всячески опекать вашу жену, — торжественно произнесла герцогиня, — и никто из моей семьи не отвернется от нее, даю вам в этом слово!

— Ах, герцогиня! — воскликнул Максим, заметно растроганный. — Если и герцог пожелает отнестись ко мне благосклонно, обещаю вам уладить ваше дело так, чтобы оно не обошлось вам особенно дорого. Но, — продолжал он, помолчав, — вы должны следовать всем моим указаниям... Пусть это будет последней интригой в моей холостяцкой жизни, и ее я проведу блестяще... тем более что речь идет о добром деле, — добавил он с усмешкой.