Книга Иной смысл - Влад Вегашин

Олег позвонил через месяц. Предложил взаимовыгодный проект, никоим образом не показывая, как изменилось его отношение. Дориан сперва остерегался, не хотел соглашаться, но когда Черканов, равнодушно пожав плечами, бросил: «Ну, как скажете. Мое дело предложить, а если вы не хотите — я найду, кого заинтересовать», — Вертаск попросил перезвонить ему через полчаса, когда он обдумает предложение. Олег предложил ему самому перезвонить «как обдумает», но предупредил, что ждать будет только до вечера. Дориан убедился, что никакой угрозы от предложенного дела не исходит, а в перспективе светит только неплохая выгода, и перезвонил через час.

Черканов улыбнулся и начал обсуждать детали. В голове медленно зрел план — даже не мести, всего лишь равнозначного ответа. Он не собирался позволять себя использовать.

Личных встреч с Дорианом молодой человек с того момента избегал.

V

Может быть, жизнь не так хороша,

Может быть, я не выйду на свет,

Но я летал, когда пела душа!

Иногда самые верные решения приходят в самых неожиданных местах. Или в неожиданное время. Или в неожиданной ситуации. В общем, неожиданно.

Свое решение Стас нашел, когда лежал в бреду после первой экзекуции. Несмотря на усилия Восьмого, на следующий день он не смог встать с кровати — пришлось вызывать врача. Тот диагностировал какое-то мудреное воспаление и прописал три дня терапии в больничном отсеке. Сразу по прибытии в палату — крохотное помещение, где с трудом помещались койка, откидной стул и тумбочка, Ветровский вновь провалился в мутное забытье. Его будили, делали уколы, мазали мазью — корпорация заботилась о том, чтобы ее рабы как можно быстрее вставали в строй, — и он снова закрывал глаза, сознание вновь уплывало в кровянистый кисель боли, крика, страха. И где-то между сотой и тысячной попытками выбраться из кошмара, в сознании отчетливо прозвучали слова-воспоминание:

«Сложно ломать только тех, кто ни бога, ни черта не боится, кого ничем не испугаешь. Их можно в любой грязи вывалять, они встают, отряхиваются и продолжают идти вперед. Но таких, к счастью, мало. А ты… ты, быть может, сломаешься уже сегодня».

И Стас спросил себя: а не сломался ли он и в самом деле? Заставил себя вспомнить наказание — свист рассеченного воздуха, тяжесть кнутовища, режущую воспаленную боль, панический ужас и готовность делать все что угодно, лишь бы больше не попасть под руку палача. Страх удушливой волной подступил к горлу, молодого человека затошнило, в глазах потемнело от воспоминания. Он машинально прикусил истерзанную во время порки губу, тонкая кожица лопнула, рот наполнился смешавшейся со слюной кровью — Стас с отвращением сплюнул на пол. И представил, что ему предлагают выбор: допустим, сдать того же Восьмого, назвавшего свое имя, или получить еще тридцать ударов. Что он выберет?

Ответ искать не потребовалось.

Да, было невыносимо больно и страшно. Но это просто с непривычки — вон, даже Десятый, уж на что слабак, строго говоря, — а и то почти не кричал. Это всего лишь боль, и ее можно выдержать. А предать себя, все свои принципы и идеалы, убить все, что являло собой его собственное «я» — это уже безвозвратно, этого не вернуть, не восстановить.

«…кого ничем не испугаешь».

Его можно очень многим испугать. Но знать об этом никому не обязательно. Если так надо, чтобы выжить, сохранить себя и выйти отсюда — он так и сделает. Ни бога, ни черта. Не испугать, не сломать — разве что только убить, но не победить. Можно извалять в грязи — но тело несложно отмыть, а до души им не добраться. Не стыдно сто раз упасть — стыдно один раз не подняться.

Пусть будет так. Он справится.

Стас улыбнулся и закрыл глаза. Спустя минуту он уже спал — глубоко и спокойно.

Ветровского выпустили из больничного отсека через четыре дня — как только спало воспаление, а раны начали понемногу затягиваться. Из палаты его отвели сразу же на завтрак, и Стасу было приятно увидеть тень облегчения в глазах Восьмого, Десятого и Третьего, когда он едва заметно улыбнулся им, показывая, что все в порядке.

В тот же день после окончания работ молодой человек подал заявление на обучение. Больше всего он боялся, что не получит разрешения — он не знал, что за игру затеял желающий поразвлечься Новомирский, а ведь решение по вопросам обучения принимал именно он. К счастью, ответ, пришедший на следующий день, оказался положительным.

И тогда-то Стас понял, насколько смехотворной была учебная нагрузка в институте. Тогда он мог учить только то, что хотел, по остальным предметам готовясь на уровне «сдать экзамен и забыть». Теперь же Ветровский был вынужден изучать все дисциплины, необходимые инженеру корпорации, но не очень-то нужные ему самому, и выкраивать помимо того время на самообучение. К счастью, как обучаемый, он имел послабление в работе — двенадцать часов вместо четырнадцати.

Неприятным сюрпризом оказался укороченный день — тех, кому выпало работать меньше, строем погнали в зал отдыха: смотреть одобренные фильмы, читать одобренные книги, слушать одобренную музыку. Стас наскоро просмотрел предложенное: низкосортные боевики, безмозглые детективы, техномузыка без смысла и мелодии. Впрочем, нет худа без добра — устроившись на краю широкой скамьи и прислонившись к стене, он честно проспал весь фильм, а ночь употребил на учебу.

Выходной день оказался еще хуже укороченного. Во-первых, он включал в себя несколько более разнообразную программу, и просто отоспаться за «просмотром» боевика не представлялось возможным. Во-вторых, в графике «выходного» обязательным пунктом значилось посещение проститутки. Об этом его накануне предупредил Восьмой.

— Я не пойду к ней, — помотал головой Стас. — Не пойду.

— Пойдешь. Это обязательно.

— Значит, посплю часок.

— Там камеры. Тебя накажут.

— А если бы я был, допустим, импотентом?

— Только по свидетельству врача. Седьмой, не нарывайся. Накажут всех.

— Как обезьяны в ящике, честное слово! — вызверился Стас. — Дрессированные обезьяны.

— Знаю. — Восьмой отвернулся, но Ветровский успел заметить горькую усмешку на его губах. И внутренне улыбнулся. Лед тронулся…

К проститутке он в итоге пошел. И час провалялся на кровати, раздумывая об аксиологии в концепции Платона.[23]Аксиология вкупе со здоровой брезгливостью оказалась сильнее молодого организма, и «девочка» просто не смогла ничего сделать, хоть и старалась.

— Все же добился своего, — сказал Восьмой.

— Да, у меня есть такая привычка.

— Вредная привычка. Здесь — вредная.

— Да? А мне кажется, как раз наиболее полезная.

Восьмой задумался, пытаясь понять, что именно собеседник имел в виду, и Стас внутренне улыбнулся. Все шло как задумано. Вернее, не как задумано — он просто не решался что-либо загадывать в этом кошмарном мире, ограниченном территорией корпорации, — но, по крайней мере, исключительно ему на пользу.