Книга На игле - Ирвин Уэлш

— Джимми Басби… так он же не крутой чувак, блядь. Он ёбаный засранец. Я чмарил этого поца ещё в училище. Помнишь те времена, Рентс, а? Рентс! Помнишь те времена, когда я лупцевал того мудака Басби? — Бегби оборачивается назад за поддержкой, но Рентон начинает испытывать те же ощущения, что и Картошка. Его пробирает озноб, и к горлу подступает мерзкая тошнота. Он только неубедительно кивает, не в силах пересказать подробности, которых требует Бегби.

— Так это ж когда было! Щас бы ты к нему не полез, — гнёт своё Дохлый.

— Это я б не полез, сука? Да? Ты думаешь, я б не полез, блядь? Ёбаный же ты поц! — наезжает на него Бегби.

— Хотя всё это такая хуйня, — кротко возражает ему Дохлый, используя свою классическую тактику: если не можешь выиграть спор, переведи его в шутку.

— Этот мудак не умеет разбираться, блядь, — тихо огрызается Бегби. Дохлый не отвечает, зная, что это было предупреждение, адресованное ему за отсутствием Басби. Он понимает, что играет с огнём.

Мёрфи— Картошка прислонился лицом к стеклу. Он сидит и молчаливо страдает, обливаясь потом и чувствуя, как его косточки со скрипом трутся одна о другую. Дохлый поворачивается к Бегби и, пользуясь случаем, пробует найти в нём единомышленника.

— Эти мудаки, Франко, — он кивает назад, — говорили, что не будут ширяться. Лживые ублюдки. Они всех нас подставили. — Он говорит со смесью отвращения и жалобы в голосе, словно бы смирившись со своей горькой участью: все его планы срывают слабовольные дураки, которых он имеет несчастье называть своими друзьями.

Однако Дохлому не удаётся найти сочувствие у Бегби, которому его отношение не нравится ещё больше, чем поведение Рентона и Картошки.

— Кончай ныть, блядь. Можно подумать, ты сам никогда этим не занимался, сука.

— Всему своё время. А эти раздолбаи никогда не повзрослеют.

— Так, значит, ты не хочешь ёбучего «спида»? — дразнит его Бегби, нащупывая солоноватые гранулы в серебряной фольге.

Дохлый действительно не отказался бы от «Молодца Билли», чтобы скрасить эту ужасную поездку. Но он никогда в жизни не станет упрашивать Бегби. Он смотрит перед собой, спокойно качая головой и что-то бормоча себе под нос. Охваченный щемящей тоской, он перебирает одну неотмщённую обиду за другой. Потом вскакивает с места и идёт за банкой «макэванс-экспорта», припасённого Вторым Призёром.

— Я ж говорил тебе, чтоб взял с собой бухло! — Второй Призёр похож на противную птицу, у которой собирается отнять яйца подкравшийся хищник.

— Всего одну банку, жлобяра! Ёб же твою мать! — Дохлый в раздражении шлёпает себя ладонью по лбу. Второй Призёр неохотно протягивает ему банку пива, которое Дохлый всё равно не может пить. Он давно не ел, и жидкость, попадая в его тощие кишки, вызывает чувство тяжести и тошноту.

Позади него Рентон продолжает стремительно погружаться в бездну отходняка. Он понимает, что должен действовать. Это означает — надо надинамить Картошку. В бизнесе нет места для симпатий, тем более — в таком бизнесе. Поворачиваясь к своему партнёру, он говорит:

— Чувак, у меня в жопе застряла хуева каменюка. Мне надо отлучиться в парашу.

Картошка на миг возвращается к жизни:

— Чё, так припекло?

— Заткнись, — Рентон уверенно обрывает его. Картошка отворачивается и снова влипает в окно.

Рентон заходит в туалет и закрывает дверь на защёлку. Он вытирает мочу с ободка алюминиевого унитаза. Его не волнует гигиена, просто от влаги у него мурашки бегают по коже.

Он раскладывает на крошечной раковине ложку для варки, шприц, иглу и ватные шарики. Вытащив из кармана небольшой пакет коричневато-белого порошка, он аккуратно вываливает его содержимое в трофейный столовый прибор. Втягивая в шприц 5 мл воды и медленно впрыскивая их в ложку, Рентон старается не смыть ненароком героин. Его дрожащая рука приобретает ту выверенность движений, которую способно вызвать только приготовление ширева. Подводя пламя пластмассовой «бенидормовской» зажигалки под ложку, он размешивает неподатливый осадок кончиком иглы до тех пор, пока не получает раствор, который можно вводить в вену.

Автобус резко кренится набок, но Рентон наклоняется вместе с ним: вестибулярный аппарат торчка улавливает, подобно радару, любые ухабы и повороты на трассе А1. Не пролив ни единой драгоценной капельки, он опускает в ложку ватный шарик.

Вонзив иглу в шарик, он втягивает рыжеватую жидкость в цилиндр. Расстегивает ремень и матерится, когда кнопки цепляются за петельки джинсов. Он резко выдёргивает его, ему кажется, что его внутренности свернулись в комок. Затягивая ремень на руке как раз под худосочным бицепсом, он сжимает кожаный конец желтоватыми зубами, чтобы тот не развязался. Жила у него на шее вздувается, и он терпеливо нащупывает упрямую здоровую вену.

Где— то в глубине его души вспыхивает минутное колебание, которое безжалостно заглушает мучительный спазм, сотрясающий его больной организм. Он прицеливается и видит, как острая сталь пронзает нежную плоть. Опускает поршень до половины и через долю секунды втягивает в цилиндр кровь. Потом он ослабляет ремень и впрыскивает всё содержимое в вену. Он поднимает голову и ловит приход. Просидев так несколько минут, а может, часов, он поднимается и смотрит на себя в зеркало.

— Ты просто охуителен! — произносит он, целуя своё отражение и ощущая горячими губами холод стекла. Он поворачивает голову и прислоняется к зеркалу щекой, а потом лижет его языком. После этого он отходит назад и примеряет на себя страдальческую маску. Картошка моментально посмотрит на него, как только он откроет дверь. Ему нужно притвориться больным, хотя это будет непросто.

Второй Призёр заглушил бухлом свой бодун и теперь у него открылось как бы «второе дыхание», хотя это выражение не совсем уместно, поскольку он постоянно находится либо в состоянии опьянения, либо в состоянии похмелья. Бегби, видя, что они уже проехали большую часть пути, а их не остановили ни лотианские, ни пограничные легавые, немного расслабился. Час победы был близок. Картошка погрузился в беспокойный наркотический сон. Рентон слегка оживился. Даже Дохлый почувствовал, что всё идёт нормально, и угомонился.

Хрупкое единство было разрушено, когда Дохлый и Рентон поспорили о достоинствах Лу Рида до и после «Вельвет Андеграунда». Под натиском Рентона Дохлый утратил дар речи, что было для него несвойственно.

— Не, не… — он слабо покачал головой и отвернулся, не ощущая ни малейшего желания опровергать аргументы Рентона. Рентон украл у него личину негодования, которую Дохлый любил надевать в таких случаях.

Наслаждаясь капитуляцией своего противника, Рентон резко и самодовольно откинул назад голову и сложил руки на груди с торжествующей воинственностью — жест, подсмотренный им у Муссолини в одной старой кинохронике.

Дохлый довольствовался рассматриванием пассажиров. Перед ним сидели две старых тётки, которые то и дело оборачивались с осуждающим выражением лица и что-то кудахтали по поводу «выражений». Он заметил, что от них, как от всех старых тёток, несло мочой и потом, но эту вонь частично перебивал затхлый запах талька.