Книга Очерки русского благочестия. Строители духа на родине и чужбине - Николай Давидович Жевахов

самолюбие человека при одном сознании, что он вынужден продавать свою молитву, таинства, слова «мир дому сему». Сколько мужества нужно иметь для того, чтобы не замечать того неудовольствия, с которым прихожане суют ему в руку одну или две копейки и дают кусок хлеба, подчеркивая при этом, что кормят и содержат его.

Но в то же время до какого нравственного падения нужно дойти, чтобы не замечать преступности такой продажи и не только быть в состоянии принимать деньги за продаваемые таинства, но и жаловаться на дешевую продажу того, что не имеет никакой цены, что слишком дорого и свято. Будучи узаконена, преступность эта кажется лишь обычаем; но как велика способность этого обычая вырывать в корне сознание безнравственности такой продажи, убивать нравственное чутье и приучать самого пастыря не уважать того, преклоняться пред чем он требует от своей паствы.

И вот здесь особенно ярко отражается как настоящее отношение прихода к своему пастырю, так и бессилие последнего смягчить суровость такого отношения к себе. Момент отправления служебных действий является для священника часто тем единственным моментом, который гарантирует его от обиды и оскорбления.

Вне сферы этих действий он даже не человек.

Отношение к нему не отражает в себе даже простой вежливости. При встрече с ним далеко не всякий снимет и шапку. И вот, не имея никакой помощи со стороны внешних прерогатив своего положения, находясь в условиях совершенной зависимости от крестьянства, священник вынужден завоевывать к себе уважение только личными своими качествами, но действительность деревенская говорит, как недостаточно такое средство, как мало понятны простому люду даже выдающиеся нравственные качества личности. Ибо как бы совершенен человек ни был, но одно только подозрение в возможности с его стороны взять деньги вселяет уже недоверие к нему крестьянства. Смешно думать, поэтому, об уважении к тем, кто не только берет, но, силою горьких условий, вынужден даже просить, чтобы ему их дали. Всякий человек должен завоевывать уважение к себе личными своими качествами, и святым можно быть при всяких условиях. Напротив, всякий настоящий труженик будет радоваться препятствиям, чтобы в борьбе с ними еще более выработать в себе силу сопротивления. Как это верно! Но ко всем ли людям в равной степени? В том и беда, что требования, предъявляемые к священнику, рассчитаны именно на героев, а не на ординарных средних людей, и, конечно, невыполнимы слабыми силами среднего человека. Там, где герой ищет борьбы и с честью выдерживает ее, там средний человек, изнемогая в борьбе, падает и не имеет сил подняться. Вот почему хороший священник является в то же время и незаурядным человеком и вдвойне чувствует всю тяжесть окружающих его условий и сознание совершенного одиночества.

О материальном положении священника я и не буду распространяться, а ограничусь лишь фактами. Слишком оно известно каждому живущему в деревне. Достаточно взглянуть на священника в тот момент, когда он расписывается в получении трех-четырех рублей, и взгляд его встречает улыбку старшины или старосты, вероятно, думающих, что большего он и не заслуживает, чтобы судить о самочувствии священника.

Священники получают казенное жалованье в размере от 90 до 300 рублей и ружную землю в количестве 33 десятин. Величина жалованья соразмеряется с величиною прихода и относительной его доходностью. Доходы ружной земли неопределенны, но едва ли могут быть признаны достаточными, если принять во внимание, что, при существующем трехполье, обрабатывается только 22 десятины, то есть две трети, из коих половина идет на содержание причта.

Ясно, что в лучшем случае доход священника не может превышать 100 руб. в год.

Таким образом, в самом основании допущена крупнейшая ошибка, обусловившая главный источник дохода священника сборами с прихожан, предоставившая широкий простор аппетиту его и в то же время поставившая священника в исключительно зависимое положение от паствы. Основание, во всяком случае, настолько шаткое, почва настолько неустойчивая, что заставляют падать и лучших священников, а упавши – всегда трудно подняться. И над этим стоило бы подумать, ибо переход от нравственной нечистоплотности к совершенной безнравственности часто незаметен.

Из казенного жалованья в 90–300 рублей делаются следующие вычеты:

1) на епархиальное женское училище – 2 проц. жалованья,

2) на образование фонда для выдачи жалованья служащим того же училища,

3) на стипендии бедным воспитанницам училища,

4) на Переяславское духовное училище – 2 проц.,

5) на разные нужды того же училища,

6) на братскую Лубенскую школу,

7) на семинарию,

8) в комитет взаимного вспомоществования (не менее 5 р.),

9) в попечительство бедных духовного звания (не менее 2 р.),

10) по подписному листу туда же,

11) по листу Свято-Макарьевского братства (не менее 2 р.),

12) по листу миссионерского общества (не менее 3 р.),

13) на Свято-Владимирский приют,

14) на усиление архиерейского хора,

15) в эмеритальную кассу (10 р.),

16) на канцелярские расходы по той же кассе.

Хотя я и руководствовался сведениями, добытыми на месте, от священников Полтавской епархии, но думаю, что в большей или меньшей степени характер таких обязательных вычетов из жалованья тот же у всех сельских священников. Думаю, что в списке скорее пропущено что-либо, чем прибавлено или преувеличено. Было бы очень желательно, чтобы сами священники исправили его, если туда вкрались неточности.

Ясно, таким образом, что ни доходы от ружной земли, ни, тем более, казенное жалованье не обеспечивают священника, и что доходы, от паствы извлекаемые, – главный источник его существования.

Я не хочу этим сказать, что наши священники живут впроголодь: напротив, многие из них имеют средства вполне достаточные. Но эта форма, этот способ извлечения средств сами по себе так унизительны, что не могут не унизить личности священника, как бы чиста она ни была. Эти приношения натурой, якобы добровольные, а на самом деле обязательные, эта продажа таинств за большую или меньшую цену, церковных треб – всё это так мало вяжется с положением священника как чиновника государства, и так несовместимо с положением его как носителя священного сана, всё это так унижает его и подрывает значение и этих таинств и этих треб, допускающих продажу за деньги.

Здесь корень обвинения духовенства в грабительстве народа.

Мало этого, здесь источник общей деморализации нравов, общей распущенности и не только деревенской, общего безверия народа. Ибо не может быть святым то, что может быть куплено или продано за деньги. Церковь начинает терять свой облик, таинства и требы перестают быть священнодействиями, теряют свою ценность, превращаются в нечто обыкновенное, заурядное, преследующее только политические цели. Священник перестает быть священником, носителем духовного сана, превращается в дореформенного чиновника-взяточника. Роль священника в церковном попечительстве также вызывает недоумение. Церковный староста или председатель церковного попечительства считают себя гораздо более хозяевами церкви, чем