Книга Дом Ночи - Дмитрий Геннадьевич Колодан

и только круги побежали по воде. А Кати еще долго стояла на берегу и смотрела на бегущую реку. Она думала о том, что этот мир куда более удивительное место, чем она могла себе вообразить. И еще о том, что же все-таки означают слова «большая потеря»?

Страница дневника: 19 апреля

Какая твоя любимая книга?

Глупый вопрос. Все. Мне кажется, что я могу читать что угодно, где угодно и когда угодно. Любые слова, если они отпечатаны на бумаге. А есть ли в их порядке какой-нибудь смысл, уже не важно. Но если такие правила и нужно выбрать что-то одно, то больше всего я люблю сказки. Я понимаю, насколько по-детски это звучит. Мне уже не пять лет, какие еще сказки?! Если об этом узнают в школе, меня точно засмеют. Но сердце лучше знает, что его лечит.

Разумеется, когда я говорю «сказки», я имею в виду вовсе не те выхолощенные истории, которые печатают в детских книжках с картинками. Настоящие сказки они другие. Они нисколечко не добрые, не милые и не уютные. В настоящих сказках убивают, и убивают жестоко. Мучают и рвут на части и делают другие, куда более страшные вещи… Ой! Сейчас перечитала: получается, что я какая-то извращенка, которой подавай кровищу, изнасилования и прочие гадости. Нет, нет! Я люблю сказки не за это, а за то, что они пытаются говорить правду. В широком смысле. О том, что мир за закрытой дверью, за которой мы прячемся со своим горячим чаем, теплым пледом и тупыми телешоу, место хоть и опасное, но зато полное удивительных чудес. Сказки — это окошки, которые позволяют туда заглянуть хотя бы одним глазком.

Однажды, в какой-то книге, я прочитала про музыку, которую слушаешь костями. Для меня сказки — эта самая музыка. Хотя вру… Меня опять куда-то заносит. Просто я сильно переживаю из-за мамы, вот и пишу здесь всякую чушь. Прячусь. Хорошо, что страница заканчивается.

Чего у тебя нет

Домой она вернулась затемно. Когда Кати подходила к серой многоэтажке, уже зажглись фонари, а над крышей, за пеленой облаков, проступило мутное пятно луны. Накрапывал мелкий дождик; он красиво искрился в круге желтого света под фонарем. Как будто в воздухе распылили золотую пыль. Кати остановилась и долго смотрела на танец капель. «Как крошечные феи», — подумала она, и эта мысль не показалась ей безумной. Почему бы и нет? В новом мире всякое возможно.

В окнах квартиры горел свет — и в спальне, и на кухне. Кати вздрогнула. Мама… Она же вся извелась из-за того, что Кати так долго нет дома. Ох и влетит же ей, но все это ерунда, мелочи. Как-нибудь выкрутится. Разумеется, о встрече под мостом рассказывать не стоило, никто ей не поверит, но всегда можно что-то придумать. Скажет, например, что засиделась допоздна в библиотеке. Мама любит читать, она поймет. Правда, как объяснить грязную одежду?

Из окна соседской квартиры послышался собачий лай, и этот мерзкий звук разбил волшебство вдребезги. По спине словно провели холодной рукой — не страх, но отголосок страха. Кати дернулась, обхватила себя руками за плечи и поспешила к дому.

Лифт на ночь отключали, так что до четвертого этажа пришлось топать пешком. Последний рывок — самый тяжелый. Во всяком случае, Кати уверяла себя, что сердце заколотилось быстрее именно от усталости, а вовсе не потому, что она нервничала. Тем не менее дверь она открывала очень осторожно, изо всех сил стараясь не греметь ключами.

Скользнув в прихожую, Кати замерла, прислушиваясь, уже готовая к тому, что мама ее сейчас окликнет и придется идти в спальню и давать отчет. Но ничего подобного, тишина. Должно быть, мама уснула, так и не дождавшись: сейчас она быстро уставала, а когда переживала — еще быстрее. Однако в любом случае разговора не избежать и отложить его до утра не получится. Спит мама или нет, она все равно ее ждет.

Кати стянула кроссовки вместе с размокшими носками и на цыпочках прокралась к двери в спальню. Сунула нос в узкую щель.

— Ма… Я дома. Я…

Никто ей не ответил, и Кати рискнула открыть дверь пошире. Мама не спала. В комнате вообще никого не было, только сбитое одеяло валялось на полу. Кати уставилась на эту картину, не понимая или отказываясь понимать, что она может означать. Затем, все так же на цыпочках, она прошла на кухню. Мамы не было и здесь. За столом сидел Герберт, мамин приятель.

Сказать по правде, Кати понятия не имела, как ей его называть и как к нему относиться. Не отец, разумеется, и даже не отчим. Чтобы он стал отчимом, они с матерью должны были хотя бы расписаться, но ничего такого не планировалось.

Но он нравился маме, и Кати считала, что должна уважать ее выбор. Единственное, чего она не могла понять, так это того, как сам Герберт относится к ее маме. С одной стороны, он носился с ней как курица с яйцом, окружал всяческой заботой. А с другой — Кати не могла отделаться от чувства, что причина тому — исключительно ребенок, которого мама носила под сердцем. Герберт всегда называл его исключительно «мой ребенок» и никогда — «наш ребенок».

Впрочем, если подумать, все было не так и плохо. Кати слышала достаточно гадких историй о том, какие бывают отчимы и сожители, и на этом фоне Герберт выглядел настоящим агнцем. Он не приставал к ней и не подглядывал за тем, как она моется в душе. Ни разу не поднял на нее руку. Иногда повышал голос, но лишь в тех случаях, когда ему казалось, что она может навредить ребенку. Например, когда она слишком крепко обнимала маму или клала голову ей на живот, чтобы послушать, как копошится маленькая жизнь. Чаще всего Герберт ее просто не замечал. Даже сейчас, когда она прошла на кухню, он скользнул по ней невидящим взглядом и слегка нахмурился, будто не сразу вспомнил, кто она такая.

Мамы рядом не было. Зато на столе стояла початая бутылка вина и лежала какая-то закуска — неаккуратные бутерброды, вялая зелень. Кати удивилась: раньше она ни разу не видела, чтобы Герберт выпивал.

Кати застыла в дверях, не решаясь заговорить первой.

— А, Катинка. Пришла наконец? Много уроков в школе?

— Вроде того. А где…

— Да ты проходи, садись. — Герберт кивком указал на стул. На негнущихся ногах Кати вошла